Я знаю, я умру, когда мои желаньяДобьются своего. Мои желанья – ты.Ты – гордость и печаль, чужое мне созданье…О, как лелеял я гниющие мечты:Твой аромат, твой стыд, безвольность наготы,Развратный, властный жест, молящие черты…Но я сойду с ума от вопля обладанья…Молчи, молчи, молчи, не прерывай рыданья!В теченьи долгих лет, как паука тенета,Всё, что имею я, стремилось к одному –Прижать твой гибкий стан так грубо к своемуИ вырвать слабый стон, как выпить мед из сота.Ты, ты… изящная… вся мокрая от пота…Вся распаленная… Я захочу – возьму!И я, измяв тебя, с восторгом идиотаЯ буду тихо выть в ласкающую тьму…Но даже если я наутро встану чище,Моложе и светлей от общей муки с ней,То, сломанный, как трость, ведь я спрошу у дней,У этих новых дней великой, новой пищи!Что дальше? Что теперь? Я обладаю ей,Но я ее любил на брошенном кладбище,Сбирая надписи кладбищенских камней…Я, мильонер вчера, я выиграл и… я нищий?А если в этот мозг, упрямый, как мое,Всегда единое, жестокое стремленьеВ холодном, мыслящем, брезгливом утомленьи,Как змеи, проскользнут печаль и сожаленьеИ станет мне смешно волнение мое?О, я умру тогда! Ведь это было всё,Что ты могла мне дать! Обычное питье…И я… я кинул жизнь… мгновению презренья?!.«Я помню тишь, Манон, кокетливой мансарды…»
Я помню тишь, Манон, кокетливой мансарды,Повечеревшее, огромное окно…Неугомонное гремело где-то дноБольшого города, где жили миллиардыБезмолвных, фосфорных, недвижимых огней,Блуждали по стенам метания свечей,И тени Рембрандта и призраки Мерлина…О, я тогда стоял невольно на межеБольшой любви к тебе, Лизетта Беранже,Мальчишка, нигилист, кокетка, Коломбина,Но вспомнить я не мог, где я про нас читал?И черт хихикнул мне, что в чем-то я солгал.«Над трупом прадеда колдует троглодит…»
О нерассчетливый! Убить
Любовь ты смог.
Но в доме, где мертвец, не жить
Без злых тревог.
Т. Ефименко, «Жадное сердце»