Противостояние

Я смогла сесть на кровати, на большее сил не хватило, но и это была большая радость. Меня снова отнесли в баню. Держали в крутом отваре трав. К выгнившим местам приложили какую-то мазь. Весь день возле меня была одна из сестер. Кормили, поили, аккуратно поворачивали, то на один, то на другой бок. На ночь принесли новый матрац, набитый свежим сеном. Через месяц я уже могла подолгу сидеть. А дальше, сначала держась за руки сестер, а потом и сама, начала ходить. Меня выхаживали с христианской любовью и милосердием. Такую добродетель можно встретить лишь в монастыре. Потому что там любовь от Бога, а не из-за корысти или страха. Читать и писать тоже научили сестры. Стали брать с собой на службы. А так старались меня пристроить к монастырской кухне. Из больницы приезжали врачи. Слушали, смотрели, всё хотели взять какие-то анализы, но матушка не дала и они постепенно оставили меня в покое. Теперь я стараюсь послужить Господу и Царице Небесной, чтобы с чистой совестью и в большой радости воссоединиться со своими родителями на небесах.

Сидящие в зале загудели. Некоторые жалели, а некоторые ругались в адрес монашки. Но заинтересованность была очень высокая. Они начали задавать вопросы, крича и перебивая друг друга. Она молчала и почему-то очень внимательно смотрела в мою сторону. Это сейчас понятно почему, а тогда я гаркнула на всех сидящих и, построив, погнала в камеры. Заключенные начали кричать и звать, чтобы еще приходила. И эта худорба, кланяясь уходящим, осеняя их крестом, со слезами на глазах громко и звонко кричала:

– Приду, сестрички. Приду, миленькие. Обязательно приду.

Потом начальник зоны предложил ей пообедать в столовой и сказал, что отвезет в монастырь на машине. Я ещё удивилась, что она, такая немощная, лазит по зонам одна и ходит по улицам. Но она от еды и помощи отказалась. Мы проводили её за ворота. Оказалось, что она не одна. На улице под забором её ждали две монахини, почти старухи. Я спросила, почему они не зашли. А они ответили, что заходить на территорию матушка благословила только их сестру, а им на это благословение не дано. Вот они со смирением и выполняют свое послушание. Я от непонимания и удивления повела плечами и посмотрела на них, как на ненормальных. Вот это послушание. Если бы меня так в зоне слушали, а то без мата и дубины, какое там смирение. Монашки все втроем поклонились нам, перекрестились, что-то прошептали и с блаженными улыбками пошли по краю дороги. И как это у них получается. Не евши, не пивши, простояв на ногах полдня, и ещё улыбаются.Видела я и не раз постоянно улыбающихся дурачков, но эти-то, кажется, нормальные.

После визита этой изуродованной монашки только о ней и говорили. Кто обзывал, а кто и завидовал её душевному покою и окружающей любви. Я с интересом слушала споры в камерах между заключенными.

– Вот если бы нам тоже в монастыре пожить – скулила тощая туберкулёзница.

– Что, тоже козьего молочка захотела? А ещё, чтобы тебя купали, лелеяли, а ты бы шустро их иконы налево пустила. Там ведь встают намного раньше нашего. Мне бабушка рассказывала, и пашут они как пчелы, да ещё

и на службу надо ходить. Там не спрашивают, что тебе нравится, а что нет, кто в авторитете, а кто туалеты мыть будет. Куда старшая сказала, туда и чешут как зомби и радостные до одурения. Так что, сиди и не мечтай о сладкой жизни. Я бы и дня не выдержала такой жизни. Ты, вот, когда последний раз вообще что-то мыла тут?

– Фу. Для этого лохушки есть.

– А я бы слушалась – подала голос вновь прибывшая заключенная – лучше работать и чувствовать себя человеком, чем жить на воле теперь, после отсидки. Это же клеймо на всю жизнь.

– А мать свою алкашку и шалаву ты с собой заберешь?

– Да. Забрала бы. Там ей пить не дали бы, если бы только они нас приняли.

– Вот придет в другой раз эта овца, и попросишься с ней в монашенки.

– И попрошусь. После отсидки идти мне всё равно некуда. Ни знакомые, ни родственники на порог не пустят. А в берлогу к матери, так это через неделю опять тут окажусь.

– Ну да. Это ты, конечно, хорошо придумала, но если в монастырь будут принимать всякий сброд вроде тебя и меня, это получится хуже зоны. Здесь мы хоть эту кобылу бешеную боимся, а там, видишь ли, одна тётка всеми управляет. Попробуй уследи за нами. А за монашек она спокойная, чего за ними бегать, и дела у них клеятся. Сиди уж, чучело огородное, служи нашей «мамке», она тебе «мужа» здесь подберет и, может, сохранишь здоровье до своего выхода, а там уж как придется, но в основном идем все обратно. Вот у бабки Клеопатры семь ходок и ничего живет и тоже улыбается. Её ни в один дом престарелых после выхода не хотят брать, уж очень изобретательная в своих пыточных навыках. Она медсестрой в морге когда-то работала.

«Свежая» заключенная с ужасом посмотрела на сидящую возле окна сухенькую старушку. С виду божий одуванчик, один взгляд холодных колючих глаз выдает внутренний мир садистки-убийцы.