Противостояние

Вернулись в город; Кротов заехал к себе, вернулся быстро, Анну высадил возле ее дома, сказал, чтоб потихоньку собиралась; подъехал к дому Журавлевых, в подъезде надел демисезонное пальто, каракулевую шапку, приклеил усы, купленные Анной в магазине «Актер», когда летали в Ригу с пересадкой в Москве, позвонил в дверь; открыла женщина — высокая, красивая, ее он не видел, она из дома не выходила, пока Минчаков был у них, такая же высокая, как та баба, которая его на проходной целовала, только эта стройная, а та как бочка.

— Вы меня извините, — сказал Кротов, — я от Миши Минчакова... Он не решился сам... Рейс снова отложили... Словом, вы понимаете, он спьяну сделал вам подарок, который не имел права делать... Это полагается сдавать государству...

— А... вы... кто?

— Я директор его прииска, Караваев, Антон Иванович, он, видимо, говорил вам...

— Ничего он мне не говорил! Рома! — закричала вдруг женщина. — Выйди же сюда!

Вышел Журавлев, развязывая галстук, видимо, только что вернулся с работы, тихо спросил:

— В чем дело?

Кротов долго смотрел на женщину, потом, не отрывая от нее глаз, сказал, чувствуя, как дергающе отсчитывает где-то внутри секунды:

— Вы убеждены, что я должен посвятить в это дело вашего супруга? Или позвонить в милицию?

Кротов на мгновение опустил глаза и вдруг увидел женские меховые сапоги: они были мокры, и пальто было мокрое.

«Все, — понял он, — пока я его вез, она свое дело сделала, из дома унесла».

— Звоните в милицию, — сказал Журавлев потухшим голосом, — звоните. Проходите, пожалуйста, в комнаты...

— Я лучше привезу сюда Мишу, — сказал Кротов, — я оплачу его убытки за билет и привезу сюда. Или поедемте со мною...

— О чем он говорит? — спросил жену Журавлев. — О чем вы говорите?

Женщина, видимо, что-то почувствовала, неуверенность и страх Кротова почувствовала, поэтому повторила слова мужа:

— Проходите и звоните. Мы с вами на аэродром не поедем. А что могло взбрести Мише в голову — я не знаю.

Этого визита Кротов себе простить не мог.

Поэтому и решил бежать стремительно, а так поступать в школе абвера его не учили...

И не мог он себе того простить, что получил деньги за минчаковский билет. Копейку умел считать, а когда дело тысяч коснулось, потерял контроль, взял двести рублей, дурак! А все равно по аккредитивам получать, какие-никакие, а деньги, пятнадцать тысяч, да своих с Аниными тридцать, да золотишко, песочек...

«Мало. Золото в цене скачет. Мало. На одного даже мало. Анна нужна — за ней профессия, считать умеет, про золото знает все, это сгодится там. Но — мало...

Надо Анну в Смоленск отправлять, тамошние Кротовы всегда шли по ювелирной части. Анна узнает мне все. А там — решу. Только б знать. Я тогда силен, когда знаю...»

— Гриш, а Гриш, — шепнула Анна ночью, после того, как из Коканда прилетели в Сухуми, получили по минчаковскому паспорту деньги и сняли себе комнату в маленьком домишке, в поселке далеко от моря, там и паспорт-то не требуют, а потребуют — на, бери, Минчаков я, Михаил Иванович, неси в милицию, очки с усами, неси, пусть узнают, они до лета ничего не узнают, там уж сугробы, чистый паспорт, чище, чем Милинко — он таким до мая будет, а до мая меня самого уж не будет здесь, ни меня, ни Анны.

— Гриш, ты чего, спишь?

— Не «чего», а «что», — машинально поправил ее Кротов.

— Гриш, у нас ребеночек будет...

— Не будет у нас ребеночка. Нельзя нам. Аборт сделаешь.

— Да ты привыкнешь, Гриш... Мне уж тридцать пять, тебя люблю больше жизни — как же без ребеночка? Да и аборт мне делать нельзя, врачи предупреждали... Ты чего, Гриш?

— Ничего. Думаю, Анна. Думаю.

«Спасибо бате: верно учил — «бабе не доверяй, нельзя, она без зла продаст, у нее натура такая особая, нам непонятная», — размышлял Кротов тяжело и горько. — А скажи я ей, что будем пробиваться за рубеж? Ведь хотел сказать, святой дух небось удержал. Умная, не отымешь, умная, а все одно не может понять, что тут нам не жить. Ну ладно, ну говорил я ей, что паспорт карлика вычищу, на нее переправлю, сработаю, умею это. Луигу спасибо, всеми почерками владел дворянин, на две руки, небось доносы в гестапо и с правой и с левой строчил... Эх... Снова один. Нужна ж ты мне, Анька, дура! Что ж ты себе приговор пишешь...»

Он повернулся к ней. Она ждала этого, вжалась в него, обвила шею сильными руками.

Кротов тяжело усмехнулся:

— Изумруд с пальца сними, кожу мне царапает...

2

Костенко прилетел в Москву и с аэродрома сразу же отправился в министерство. Там в его кабинете Тадава уже собрал оперативную группу. Генерал сидел в углу, возле книжного шкафа.

— Владислав Николаевич, — заметил он, сухо поздоровавшись, — я позволил себе не согласиться с вашим выговором Тадаве, я не утвердил его. Я объявил строгий выговор дежурному в Смоленске. Тадава ночевал в комнате для оперативников при угро...

— В своем номере надо было спать, — хмуро возразил Костенко. — Или предупреждать дежурного, коли тот — недотепа. Но раз вы отменили, я замолкаю.