— Это были очень хорошие времена, Ник, — большая их часть, во всяком случае. Но все проходит. Остается только любовь к Богу. Мой отец умер, и землю поделили между его сыновьями, выделив моему первому мужу небольшой ее кусочек, какие-то шестьдесят акров. На этих шестидесяти акрах и стоит мой дом. Четыре акра — вот все, что осталось. О, теперь, без сомнения, я могла бы все вернуть, но все равно это не будет то, что было.
Ник прижался к ее руке щекой, и Абигайль вздохнула.
— Братья не слишком хорошо уживались вместе; дело у них постоянно доходило до драк. Вспомни Каина и Авеля! Каждому хочется стать главным. Наступил 1931 год, и банк наложил арест на их счет. Тогда они попытались объединиться, но было слишком поздно. В 1945 году все было потеряно, кроме моих шестидесяти, а может, сорока акров, на которых мы сейчас находимся. Она достала из кармана халата носовой платок и вытерла сухие глаза.
— В конце концов осталась только я, без денег и помощи. И каждый год, когда подходило время платить налоги, у меня отбирали мою землю, пядь за пядью, и я приходила сюда и смотрела на то, что больше не принадлежало мне, и плакала, как я плачу теперь. Каждый год понемногу, вот как это происходило. Кусочек здесь, кусочек там. Я пыталась оплатить оставшееся, но мне никогда не хватало денег, а налоги постоянно росли. И только когда мне стукнуло сто лет, меня избавили от их уплаты. О, они бросили мне этот подарок, как кость собаке, забрав все, кроме этого крошечного клочка земли. Очень мило с их стороны, не правда ли?
Ник легонько пожал руку Абигайль и заглянул ей в глаза.
— Ах, Ник, — вздохнула Матушка Абигайль. — У меня были все основания ненавидеть в душе моего Господа. Каждый человек, любящий Его, в то же время ненавидит Его, потому что Он — суровый Бог, жестокий Бог. «Он то, что Он ЕСТЬ». Даже дело служения Ему — не всегда праведное дело. Я выполняю Его волю, но часть моего существа не приемлет эту волю. «Аби, — говорит мне Бог, — для тебя есть работенка. Поэтому я позволю тебе жить, пока на твоих костях не сгниет мясо, я дам тебе увидеть, как один за другим умрут твои дети, а ты все еще будешь коптить небо. Я дам тебе увидеть, как мало-помалу от земли твоего отца не останется ничего. И в конце концов твоей задачей станет уйти вместе с чужими тебе людьми от всего, что ты любишь, и ты умрешь в чужой земле, так и не закончив назначенного. Такова моя воля, Аби», — говорит Он, а я говорю: «Да, о Боже. Да будет так», — говорю Ему я, хотя в душе спрашиваю Его: «Почему, почему, почему?» — и получаю единственный ответ: «А где ты была, когда я создавал мир?»
Слезы двумя ручейками хлынули из светлых старческих глаз, сбегая по щекам на платье, и Ник удивился, сколько слез таит в себе эта маленькая женщина, чьи глаза на вид сухи, как опавший лист.
— Помоги мне, Ник, — сказала она. — Я хочу одного — делать то, что нужно.
Он легко пожал ей руку. За их спиной хихикнула Джина, подбрасывая к небу игрушечный паровозик, сверкающий на солнце.
Дик и Ральф вернулись к обеду. Дик сидел за рулем нового «Доджа», а Ральф вел ярко-красный грузовик, в кузове которого стоял и махал рукой Том. Они притормозили у калитки, и Дик вылез из кабины.
— В этой машине отличный приемник, — сказал он Нику. — Сорокаканальный. Он, как мне кажется, очень нравится Ральфу.
Ник улыбнулся. Подошли женщины и остановились, разглядывая грузовики. Абигайль заметила, как нежно подсаживал в кабину Джун Ральф, чтобы девушка могла посмотреть на приемник.
— Итак, когда же мы отправляемся? — поинтересовался Ральф.
Ник пожал плечами и написал:
— Сразу же после обеда. Ты пытался настроиться на какую-нибудь станцию?
— А как же, — сказал Ральф. — Всю обратную дорогу я только этим и занимался. Стоит только статический треск; иногда что-то прослушивается, но не слишком отчетливо. Хотя, по-моему, я все-таки что-то слышал. Где-то далеко. Может, это были и не голоса вовсе. Но скажу правду, Ник, меня это не слишком беспокоит. Как и всякие сны.
Воцарилось молчание.
— Что ж, — прервала его Оливия, — пойду приготовлю что-нибудь. Надеюсь, никто не станет возражать против свиных отбивных, которые приходится есть второй день подряд.
Никто не возражал. К часу дня все их вещи — включая кресло-качалку и гитару Абигайль — были погружены в кузова грузовиков. Абигайль села в кабину, и машины тронулись с места по шоссе 30. Она не плакала. В ногах у нее стояла корзинка. Плакать было ни к чему. Она должна исполнить волю Божью, и сделает это. Воля Божья будет исполнена, но Абигайль думала также о красном Глазе, сверкающем во тьме ночи, и ей было страшно.
43
Это было поздним вечером 27 июля. Они сделали привал неподалеку от Канкл Феаграунда. Канкл, штат Огайо. По-видимому, здесь был пожар, и большая часть городка сгорела. Стью сказал, что, очевидно, город подожгли. Гарольд, конечно, тут же принялся спорить. В последние дни, если Стью Редмен говорил про что-нибудь, что оно белое, Гарольд Лаудер немедленно принимался спорить, что нет, — черное.
Франни вздохнула. Уснуть никак не удавалось. Она боялась спать.