Противостояние.Том I

Даже сейчас, в двадцать один год, она могла нырнуть в эту дверь, протиснуться между рабочим столом отца и старинной печью времен Бена Франклина, которая в зимнее время просто пылала жаром, и вновь почувствовать себя маленькой Фрэнни Голдсмит, подрастающей в этом доме. Это было обманчивое ощущение, к которому почти всегда примешивались овеянные грустью смутные воспоминания о брате Фреде, чья жизнь оборвалась столь грубо и внезапно. Она стояла бы там и с наслаждением вдыхала слабый аромат отцовской трубки, запахи плесени и масла, которым было смазано абсолютно все в мастерской. Она почти не помнила, что значит быть маленькой, такой удивительно маленькой, но там ей иногда это удавалось, и тогда она испытывала радость.

Но сейчас она была в гостиной.

Гостиная.

Если с мастерской было связано все лучшее в ее детстве и символом этого был призрачный аромат отцовской трубки (иногда он осторожно выдувал дым прямо ей в уши, когда они болели, предварительно взяв с нее слово, что она ничего не скажет Карле, чтобы не выводить ее из себя), то гостиная была воплощением той стороны ее детства, о которой хотелось забыть навсегда.

«Отвечай, когда с тобой разговаривают!» «Ломать — не строить!» «Немедленно отправляйся наверх и переоденься, ты что, не понимаешь, что эта одежда здесь неуместна? Ты вообще думаешь когда-нибудь?» «Фрэнни, не ощипывай платье: люди решат, что у тебя вши. Что теперь подумают дядя Эндрю и тетя Карлина? Я чуть не сгорела со стыда из-за тебя!»

Гостиная была для Фрэнни местом, где нужно держать язык за зубами, где нельзя почесаться, если у тебя зуд. Там отдавались жесткие приказы, велись скучные разговоры и родственники трепали тебя за щеки. Гостиная была болью, которую нужно терпеть, чиханием, которое нужно сдерживать, кашлем, которому нельзя поддаваться, и, хуже всего, зевотой, которую нужно подавлять.

В центре этой комнаты, где обитал дух ее матери, стояли часы. Их собрал в 1889 году дед Карлы, Тобайас Даунс. С тех пор они стали семейной реликвией и не раз за годы своего существования, бережно упакованные, перевозились из одной части страны в другую. На свет же они появились в Буффало, штат Нью-Йорк, в мастерской Тобайаса, несомненно, такой же прокуренной и грязной, как мастерская Питера, хотя подобное замечание покоробило бы Карлу как заведомая ложь. Часы переходили от одних родственников к другим, когда ту или иную ветвь их семейного древа подтачивал рак, инфаркт или несчастный случай. Часы воцарились в гостиной в тот год, когда 36 лет назад Питер и Карла Голдсмит поселились в этом доме. Сюда их поставили, и здесь они продолжали тикать и бесстрастно отсчитывать мгновения. «Когда-нибудь часы перейдут ко мне, если я захочу, — размышляла Фрэнни, глядя на бледное, потрясенное лицо матери. — Но я не хочу! Не хочу и не возьму их!»

В этой комнате под стеклянными колпаками стояли сухие цветы. На полу лежал сизо-серый ковер с тускло-розовыми розами. С холма из изящного эркера гостиной открывался вид на проходящее внизу шоссе 1. Территория их дома была отделена от дороги высокой живой изгородью. Карла нещадно пилила мужа, пока он не посадил кустарник сразу после взрыва на заправочной станции «Эксон», что на повороте. А потом стала изводить Питера требованиями, чтобы он заставил изгородь расти быстрее. Ее, считала Фрэнни, устроили бы даже радиоактивные удобрения. Резкость ее выпадов по поводу кустарника уменьшалась по мере его роста. И Фрэнни думала, что года через два, когда изгородь станет достаточно высокой, чтобы вид ненавистной заправочной станции полностью исчез с горизонта и ничто больше не оскверняло бы гостиную, мать совсем успокоится.

Ну хватит об этом.

На обоях был узор из больших зеленых листьев и розовых цветов, почти того же оттенка, что и розы на ковре. Мебель в раннеамериканском стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин был лишь для видимости, неизменное березовое полено вечно лежало в его топке из красного кирпича, которая всегда была безупречно чистой, без единого пятнышка копоти. Фрэнни предполагала, что полено уже так высохло, что, если его поджечь, оно вспыхнет как бумага. Над поленом нависал огромный котел, в котором впору было купать ребенка. Он достался от прабабушки Фрэнни и тоже навечно застыл над вечным поленом. Над каминной полкой, завершая картину, висело вечное кремневое ружье.

Мгновения.