Противостояние. Том II

А потом без всякого перехода время как-то сместилось, и он оказался опять в Поутэнвилле. Кто-то сказал: «Те, кто балуется с огнем, ссут в постель, Мусор», — и он поднял взгляд, ожидая увидеть Билли Джемисона, но то был не Билл, то был Рич Граудемор из Поутэнвилла, ухмылявшийся и ковырявший спичкой в зубах, с черными от масла руками, потому что он забежал сюда из заправочной станции «Тексако» на углу, чтобы сыграть в бильярд во время обеденного перерыва. А кто-то еще сказал: «Ты лучше убери это, Ричи, а то Мусор вернулся в город», — и поначалу голос походил на голос Стива Тоубина, только это был не Стив. Это был Карли Йейтс в своей старой, поношенной мотоциклетной куртке с капюшоном. С возрастающим ужасом он увидел, что они все здесь — беспокойные мертвецы ожили. Ричи Граудемор, и Карли, и Норм Моррисетт, и Хэтч Каннингем — тот, который уже начал лысеть, хотя ему было всего восемнадцать, и которого все остальные звали Хэтч Лизунчик.

И они издевались над ним. И тогда все вернулось быстро и грубо через дымку прошедших в лихорадке лет. «Эй, Мусор, почему ты не спалил ШКОЛУ?», «Эй, Мусорок, ты еще не спалил себе хер?», «Эй, Мусорщик, я слышал, ты пердишь газом от зажигалок „Ронсон“, это правда?»

Потом Карли Йейтс: «Эй, Мусор, что сказала старуха Семпл, когда ты спалил ее пенсионный чек?»

Он попытался заорать на них, но из горла у него вырвался лишь слабый шепот:

— Не спрашивайте меня больше про чек старухи Семпл…

И убежал.

Все остальное было сном. Он доставал зажигательные запалы и прилаживал их к грузовикам на автобазе. Его руки работали сами по себе, а разум в смятении витал где-то далеко. Его видели, когда он сновал от своего вездехода к автобазе, некоторые даже махали приветственно руками, но никто не подошел и не спросил, что он тут делает. В конце концов он ведь был любимчиком Флагга.

Мусор делал свое дело и думал про Терре-Хот.

В Терре-Хоте они давали ему кусать резиновую штуковину, когда подвергали электрошоку, а человек у приборной панели временами походил на отцеубийцу-шерифа, временами — на Карли Йейтса, а порой — на Хэтча Лизунчика. И он истерически клялся себе, что на этот раз не обмочится. И каждый раз ему это не удавалось.

Покончив с грузовикам и, он зашел в ближайший ангар и разобрался со «стрекозами». Ему понадобились таймеры к запалам, чтобы устроить все как следует, и он сходил на складскую кухню и отыскал там больше дюжины пластиковых таймеров из дешевых магазинчиков «За пять и десять». Ставишь их на пятнадцать минут или на полчаса, и, вернувшись к нулю, они делают «дзинь», и ты знаешь, что пора вынимать пирог из духовки. Только на этот раз, подумал Мусор, вместо «дзинь» они сделают «бум». Ему это понравилось. Получалось неплохо. Если Карли Йейтс или Рич Граудемор попытаются взлететь на одном из этих вертолетов, их ожидает большой жирненький сюрприз. Он попросту присоединил кухонные таймеры к системам зажигания на вертолетах.

Когда с этим было покончено, настало мгновение просветления. Мгновение выбора. Он с любопытством оглядел стоявшие в ангаре вертолеты, а потом взглянул на свои руки. Они пахли как сгоревшие пистоны. Но здесь был не Поутэнвилл. В Поутэнвилле не было вертолетов. Солнце в Индиане не сверкало так ослепительно ярко, как здесь. Он был в Неваде. Карли и его дружки по бильярду мертвы. Они умерли от супергриппа.

Мусор обернулся и неуверенно взглянул на дело своих рук. Чем он тут занимался, портя снаряжение темного человека? Это было бессмыслицей, безумием. Он сейчас все разберет — и быстро.

О, но как же чудесные взрывы?

Любимые пожары?

Горящее топливо для реактивных самолетов, растекающееся повсюду. Взрывающиеся в небе вертолеты. Какая красота.

И неожиданно он отшвырнул прочь свою новую жизнь и рысцой побежал к своему вездеходу с вороватой улыбкой на почерневшем от солнца лице. Он забрался в него и уехал… но не слишком далеко. Он подождал. И наконец грузовик с цистерной выехал из гаража автобазы и пополз по асфальту, как большой грязнооливковый жук. И когда он взорвался, выплеснув горящую жидкость во все стороны, Мусор выронил свой полевой бинокль и завыл в небо, потрясая кулаками в безумном веселье, которое не мог выразить словами. Но веселье длилось недолго. На смену ему пришли дикий ужас и горестное раскаяние.

Он ринулся на северо-запад, в пустыню, разогнав вездеход до почти самоубийственной скорости. Как давно это было? Он не знал. Если бы ему сказали, что сегодня 16 сентября, он бы лишь кивнул без малейшего проблеска понимания.