Протопоп Аввакум и начало Раскола

Таким образом, решение вопроса о греках в Москве повисло в воздухе. Противоречие между уважением к Матери Церкви и ее явным падением ставило неразрешимую проблему. Греки, пожелавшие остаться в России, были заключены в монастыри для исправления и назидания в христианской православной вере[760]. Следовательно, они сошли с истинного пути! Священники отказывали грекам в разрешении входить в церковь, называя их «неверными»[761]. Однако то, что было предпринято раньше, именно консультации с восточными патриархами и исправление книг соответственно греческим оригиналам, было принято верующими и ревнителями без возражений. С 1645 до 1652 года нет даже тени разногласия относительно вопросов, касающихся издания книг или отношений с греками.

Конечно, тщательное сличение русских книг с иностранными, а также русских обрядов с иностранными могло интересовать лишь ограниченный круг ученых, интеллигентов, справщиков, царя, Стефана Вонифатьева. Другие, как Неронов, Аввакум, то есть провинциальные протоиереи, стремились только к моральной реформе и совершенно не испытывали никакого желания знать точно, соответствовала ли их вера вере греческой. В общем, они не видели ничего неподходящего в том, что обращались к грекам, чтобы улучшить то одно, то другое. По их мнению, это не противоречило принципу, запрещавшему прибавить или убавить что бы то ни было к самой сущности веры. Это не противоречило и их глубокому убеждению, что теперешние греки потеряли чистоту православия и что эта чистота существует только в Москве.

Но эта терпимость требовала многих условий: необходимо было иметь абсолютное доверие к тем, кто стремился редактировать книги или пересматривать обряды; необходимо было, чтобы не изменяли тексты или обряды, которые по их догматическому смыслу, их символизму или их частому повторению казались существенными. Необходимо было, чтобы не ставили себе за правило постоянно подражать грекам, систематически подчинять русскую набожность, освященную столькими веками и столькими святыми, иностранным обычаям; наконец, необходимо было делать различие между прежними греками и греками теперешними, во всех отношениях соблазненными. То, что какой-нибудь справщик, известный своей набожностью, заимствовал то или другое исправление из рукописи, отражающей древнее православие, было вполне приемлемым, но то, что какой-то авантюрист, прибывший в Москву в обозе какого-нибудь нищего духовного лица, мог бы претендовать на право изменять места в книгах по образцу современных печатных немецких или венецианских произведений, заведомо известных как неправославные или, в лучшем случае, более чем подозрительные, – вот что было причиной решительного протеста.

Этот протест и вылился в определенную форму[762].

IV Два переворота, совершенные Никоном на Печатном дворе; предписание относительно крестного знамения и поклонов

Мы слишком мало знаем об управлении Никона в Новгороде, чтобы можно было говорить о том, пытался ли он в действительности ввести новый способ благословлять[763], но он принял многоголосное пение, как киевское, так и греческое. Митрополит, сделавшись равным тем чужеземным первосвященникам, у которых он находил когда-то столько пороков, был в меньшей степени поражен их религиозным безразличием, чем превосходством в манере себя держать и показать свое высокое образование[764].

Сделавшись патриархом, он решился более энергично продвинуть Русь по пути к эллинизму. Он уверился в самый день своего посвящения в пассивной покорности царя. Другие же должны были следовать за царем. Если и будут противники – с ними можно сладить, то был бы превосходный случай проявить свою только что полученную власть. Необходимо было с самого начала, поскольку эллинизация должна была опираться на книги, быть уверенным в Печатном дворе.