Протопоп Аввакум и начало Раскола

В 1649 году Москва познакомилась с другим ученым мужем, привезенным из Киева 27 января Паисием, патриархом Иерусалимским. Это был Арсений Грек, человек лет около сорока. Он был прекрасно принят. Ввиду того, что он не знал славянских языков, царь поручил ему преподавание греческого и латинского языков. К сожалению, популярность его была кратковременна: патриарх, рекомендовавший его, вдруг, когда он переходил обратно границу, изменил свое мнение о нем, обличил его как отступника, принимавшего последовательно ислам, затем унию и способного на всевозможные преступления[551]. В тот самый день, то есть 25 июля 1649 года, когда прибыло письмо из Путивля, Арсений был арестован и подвергся очень настойчивому допросу. Он кончил тем, что признался понемногу во всем, поведав допрашивавшим его поразительную карьеру авантюриста. Родившись в Турции, он потом перебрался в Венецию, затем отрекся в Риме от православия; в продолжение пяти лет изучал там философию Аристотеля и историю; в течение трех лет перед этим он изучал в Падуе медицину. После того, как он вернулся в Константинополь, он «трижды проклял папистскую веру», был монахом, иеромонахом и игуменом. Но какой-то визирь, заподозрив его в соучастии с венецианцами, предал его пыткам, он подвергся обрезанию. Купив себе этой ценой свободу, он поступил на службу к господарям Валахии и Молдавии, примирился с православной Церковью через посредничество митрополита города Янины, затем странствовал по Польше, что продолжалось вплоть до того момента, когда король Владислав, вылеченный им от каменной болезни, не направил его с письмом к Сильвестру Коссову – в Киев. Все это нисколько не помешало тому, что в его багаже оказалось пятьдесят семь прекрасных книг, начиная от Гомера, Плутарха и Иосифа Флавия, вплоть до Иоанна Дамаскина и Кирилла Иерусалимского. Преобразователи на Руси не стояли еще на той точке зрения, что наука выше добродетели: Арсения, закованного в цепи, отправили под конвоем пяти стрельцов в Соловки[552]. Именно о нем и вспомнили в связи с проектом открытия высшей школы: намерение это пришлось оставить[553].

Однако Стефан и царь, по-видимому, не отказались от своего доверия по отношению к киевским ученым. Что же касается Ртищева, то он восстановил близ Москвы, в чудесном месте, расположенном высоко над Москвой-рекой, монастырь, предназначенный исключительно для монахов Малой и Белой Руси, которые захотели бы там обосноваться. И, действительно, их туда прибыло за период 1649–1654 годов очень много. Не все были ученые; нет никаких сведений о том, чтобы они писали что-нибудь или преподавали что-либо кому-нибудь. Но от этой иностранной колонии, объединенной в братство св. Андрея, требовалось в первую очередь, чтобы она основала примерный монастырь, долженствовавший предоставить «убежище странникам и нищим»[554]. Ртищев намеревался также насадить на Руси благотворительные учреждения.

Прибытие киевлян было самым большим событием 1649 года. Желающих пройти их школу было очень много. Это было настоящим увлечением среди русской молодежи, всегда жаждущей знания и ознакомления со всем новым. Многие даже хотели отправиться в Киев, к самому первоисточнику знаний. Ртищев, как известно, получил паспорта для двух из них. Сам же он с увлечением изучал греческий язык. Он набирал учеников и ободрял тех, кто колебался. Но, с другой стороны, как лица, умудренные опытом, люди умные, те, которые морально отвечали за молодежь, так и самые простые люди беспокоились: «Нет ли у этих монахов какой-нибудь ереси?» Изучать латынь значит «сойти с правильного пути». Неожиданное происшествие с Арсением дало новый толчок сомнениям. Некий Лукьян Голосов, ученик киевлян, ушел от них, распространяя против них очень некрасивые обвинения: «Они всех обличают (…) они поносят благочестивых протопопов Иоанна, Стефана и других (…) Это вруны, они нас ничему научить не смогут (…) Сами они не знают того, чему они обещают нас учить». Наряду с двумя последними обвинениями, безусловно клеветническими, первые два также были лишены всякого основания[555]. Однако молодой Голосов, этот хулитель иностранцев, сделавший вскоре карьеру при Никоне[556], распознал в самом зародыше тот роковой конфликт, который в один прекрасный день не мог не вспыхнуть, конфликт между взглядами «благочестивых протопопов» и взглядами новоприбывших, либо не знающих, либо относящихся с пренебрежением ко всем древним преданиям Московского благочестия.