Протопоп Аввакум и начало Раскола

Но реформа, которая столько стоила духовенству и верующим, не могла быть применена на практике, не возбудив резких протестов[564]. В провинции было легко не повиноваться при условии, что епископ будет смотреть сквозь пальцы, прикинется несведущим относительно распоряжения; дальнее расстояние от столицы было совершенно достаточной защитой даже в отношении властных и ревностных иерархов. Никон предписал, еще до решения 1651 года, соблюдать единогласие в обширной Новгородской епархии, но известно, что еще и в 1661 году оно не применялось в Соловках[565]. В Москве же пример был дан очень давно Стефаном в Благовещенском соборе, Нероновым в Казанском соборе, Ртищевым в его домовой церкви[566] и, очевидно, некоторым числом других священников. Но можно было предвидеть сопротивление со стороны многих: чтобы это устранить, все духовенство было призвано прибыть 11 февраля к «тиуну»[567], чтобы там подписаться под обязательством исполнять церковную службу единогласно. Но вот мы видим, что в этом патриаршем приказе происходят бурные споры: одни кричат, что они приложат руку к документу только в том случае, если царь и окольничьи также письменно дадут свое согласие; им отвечают, что они плюют на повеления Божии и св. отцов. Некий поп Прокопий, только что прибывший из Вятки, обзывал новые решения ересью и лицемерием. Стефану Вонифатьеву приписывали видение Бога Саваофа, в ответ на что Прокопий приводил случай, имевший место с одной простой женщиной, также уверявшей, что она видела Господа во плоти, вслед за чем он [Прокопий] изгнал из нее беса: «Стефан видел дьявола, а не Бога Отца! Кто может видеть Бога во плоти?» За эти богохульные слова Иоанн, молодой священник церкви Гавриила Архангела, друг Стефана, который в той же связи уже пострадал от патриарха, донес 13 февраля на своего собрата[568]. Но сторонники «status quo» не сдавались. Они стали распространять среди народа памфлеты против нововводителей, где они назывались «святошами». Было необходимо им ответить; один из справщиков Печатного двора, Шестой Мартемьянов, взял это на себя, и у нас и сейчас имеется его памятная записка, научная, уравновешенная, снабженная цитатами из св. апостола Павла, отцов церкви, Стоглава, патриарха Гермогена, Книги о вере и так далее, полная благородного негодования против исказителей веры[569].

Если вопрос о единогласии и был хотя бы принципиально решен, было поставлено на очередь еще много других, весьма спорных вопросов, связанных с богослужением. Какофония во время церковной службы не зависела единственно от одновременного выполнения различных частей службы. Некогда, с XI до XIV века, была полная гармония между пением и речью: полугласные, обозначенные в книгах специальными знаками, пелись точно так же, как они произносились. Но в XV веке они почти исчезли из общего употребления: чтобы не изменять ничего в обозначении в книгах, решили их заменить гласными «е» и «о». Сначала, конечно, их пели очень коротко, что нисколько не портило произношения. Затем разница в произношении настоящих «е» и «о» и тех «е» и «о», которые заменили полугласные, исчезла, и передача текста оказалась совершенно безобразно изуродованной.

Слово, состоящее из одного слога, как, например, «днесь», было превращено в «денесе», то есть в слово, состоящее из трех слогов, и стало неузнаваемым. Аористы, кончающиеся на «хом», приобретали странное конечное «о», и частое повторение этой ненужной конечной гласной заслужило всей этой системе наименование «хомония»[570]. На это злоупотребление не было обращено внимания ни во времена Стоглавого Собора, ни позднее, но в данный момент это зло уж чрезмерно бросалось в глаза: царь сообщил об этом Собору 1651 года[571]. Уничтожить «хомонию» было бы средством действительным, средством борьбы с затягиванием служб, вызванным единогласием. Однако никакого решения принято не было. Вместе с тем, Никон ввел уже пение, соответствующее тексту («на речь»).

Но это было не все: были таинственные слоги, которые певчие порой вводили в тексты: «хабува», «ине ине хебуве», «ненена», «аненаики», «терирем». Автор челобитной, некогда поданной патриарху Гермогену, бесспорно доказал, что они были лишены всякого смысла[572]. Как раз в 1651 году инок Евфросин, изучивший пение в Иерусалиме, в Киеве и Греции, написал трактат, где жаловался на то, что в Москве жертвовали Божественными словами в пользу красивых звуков и музыкальных ухищрений[573].