Протопоп Аввакум и начало Раскола

В этой церкви находилось место как для искренне верующих, так и для всех оттенков неверия. Если только выполнять формальные предписанные нормы, можно было следовать самым нелепым и странным философским учениям в отношении не только православия, но даже христианства вообще. Жозеф де Мэстр, в начале XIX века, с ужасом отмечал это. Существует ли какая-либо европейская литература, столь чуждая христианской церкви, как русская? Пушкин и его современники так далеки от церкви, насколько это возможно. У западников эта отчужденность переходит во враждебность. Обращенный к вере Гоголь приводит всех в негодование, а позднее за то, что он, терзаясь христианскими сомнениями, сжег вторую часть «Мертвых душ», ему приписывали сумасшествие. Среди сторонников существующего государственного строя церковь встречает лишь формальное поклонение, как государственному органу, тогда как она, с другой стороны, собирает всю ненависть левых элементов, борющихся с царизмом. Некоторый возврат симпатий к церкви, созданный славянофилами, философия которых строилась отнюдь не на православной основе, и усложненный политикой, мог охватить лишь какую-то небольшую группу интеллигенции. Про так называемое культурное общество можно с полным правом сказать, что к 1870-м годам оно почти целиком предалось позитивизму.

Когда еще в 1880 году Владимир Соловьев в Петербургском университете объявил свои лекции о Богочеловечестве, студенты трех факультетов – филологического, юридического и естественного – приготовились встретить обскуранта грандиозной обструкцией[1886]. Этот выдающийся философ и благородный человек ввел и восстановил Никейскую веру среди каких-то кругов университетского общества. Но, вообще говоря, в культурном мире единственным сдвигом этого периода, который продолжался до падения империи, было возрождение различных форм идеализма. После Достоевского допустили самую постановку религиозного вопроса. После Толстого почувствовали влечение к евангельской морали. В этих тенденциях, приводящих самое большее к «какой-то» религиозности, официальная церковь в конечном итоге потеряла больше, чем приобрела.

Позитивизм, со своей стороны, упрочивался в своих политических формах: даже человеколюбивое народничество, в лице, например, такого человека, как Короленко, отрицало все сверхъестественное; марксизм в своем безбожии решительно предлагал систему, в которой материализм отвечал на все вопросы в любой сфере, начиная от метафизики и вплоть до общественной организации. После 1906 года и народ, всецело поглощенный политическими и общественными интересами, отошел от церкви.

И при всем том, эта же самая официальная церковь была тем прибежищем душ, где десятки миллионов простых искренне верующих русских, вопреки убожеству ее проповеди, порабощению ее епископата и посредственности ее священников, все же находили удовлетворение как своим духовным, так и морально-религиозным запросам. Вера в православной церкви ни в какой мере не иссякла. Обычно эта вера пассивно удовлетворялась богослужением, введенным со времени Никона. Верующим ведь не дано проверять книги, проникать в смысл сугубой и трегубой аллилуии, решать, не отрицает ли и теперешнее царствование Христа выражение, что «царствованию Его не будет конца». И чем горячее была вера, тем вернее оставалась она верованиям и религиозным обрядам, существовавшим до времени раскола.