Читаем Процесс исключения полностью

Разные люди посещают могилу Пастернака: молодые, старые, студенты, рабочие, профессора, писатели, врачи, учителя - из разных мест, ближних и дальних. Национальное их происхождение разное, но их общий язык Пастернак. И потому общее их имя: Россия... Коварное это понятие "камерность", "комнатность". Вот она как оборачивается, эта загадочная комнатность, - целой Россией! И более того, земным шаром. На могиле Пастернака часто бывают люди чужих земель. Индивидуалист - камерные, комнатные стихи, а глядишь - проложили себе дорогу к сердцам тысяч. Значит, в этом одном сердце умещались боли и радости тысяч. Связь между поэтом и читателем - таинственная связь, не менее таинственная, чем между деревьями и словами. Случается, громогласно не достигает ничьего сердца, а слово, произнесенное тихо и как бы про себя, из себя, совершает "назначение поэзии": "кует сердца поэзией", как говорил Александр Блок. Вслушивается поэт в свою мысль, в свою душу, он одинок, он самобытен, он что-то там бормочет невнятное, вдалеке от всех, вдали от многотысячных стадионов, свое - а оборачивается оно не своим - а всеобщим, братским. Образующим между людьми то невидимое единение, которое именуется культурой.

Похороны Пастернака стали событием в жизни России: они объединили любящих. Сквернос-ловие, устное и письменное, многотиражное и громогласное, не замутило любви.

ПОХОРОНЫ

Мы хоронили старика;

А было все не просто.

Была дорога далека

От дома до погоста.

Наехал из Москвы народ,

В поселке стало тесно,

А впереди сосновый гроб

Желтел на полотенцах.

Там, в подмосковной вышине,

Над скопищем народа,

Покачиваясь, как в челне,

Открыт для небосвода,

В простом гробу,

В цветах по грудь,

Без знамени, без меди

Плыл человек в последний путь,

В соседнее бессмертье.

И я, тот погребальный холст

Перехватив, как перевязь,

Щекою мокрою прирос

К неструганому дереву.

И падал полуденный зной,

И день склонялся низко

Перед высокой простотой

Тех похорон российских* .

* Владимир Корнилов. Похороны. - см. сб. "Возраст". М.: Советский писатель, 1967, с. 73.

"День склонялся низко" перед этими похоронами, имя которых было: Россия... "И более полной, более лучезарной победы свет не видел".

Что же делали в часы лучезарной победы чиновники из Союза Писателей? "Склонялись низко"? Каялись в своем преступлении? Нет. Составляли список литераторов, принявших участие в антисоветском мероприятии. "Вглядывались в окружение".

Нельзя сказать, чтобы руководство Союза Писателей никаких уроков из случившегося не извлекло. За истекшие после гибели Пастернака двадцать лет продолжали истреблять литераторов, не стесняясь: расправились с Бродским, расправились с Даниэлем и Синявским, изгнали Солжени-цына, вынудили уехать десятки писателей и ученых. Беззакония - и раззор - совершались беспрепятственно. Однако - не безгласно. Кроме казенных газетных статеек появилась им в ответ - новая литература. Записи судебных бессудных расправ в шестидесятые годы стали доступны обществу благодаря совместным усилиям Самиздата, западных радиостанций и Тамиздата. Тем, кто в 1958 году называл Пастернака свиньей, подлецом и собакой, пришлось в 1966-м прочитать свои непристойные речи в нью-йоркском "Новом журнале". Да, подлец, и собака, и свинья, и продавшийся - все воспроизведено с помощью типографской машины и выставлено на обозрение и поучение миру, и все имена говоривших обозначены полностью. Конечно, беда не такая уж большая - сюда "Новый журнал" не доходит, а дойдет в одном или в двух экземплярах - можно объявить стенограмму антисоветской фальшивкой, а владельца крамольных экземпляров предать суду за хранение антисоветчины. И все. Память о собрании, на котором топтали Пастернака, приговорена к уничтожению; "на новом этапе", в 1965 году, автор постыдной резолюции, приня-той на собрании 1958 года, он же - глава издательства "Советский писатель" Н.В.Лесючевский, уже выпустил в Большой серии "Библиотеки Поэта" целый том стихотворений - кого бы вы думали? того самого предателя, подлеца, власовца, ненавидевшего наш народ и поставившего большую пушку. Каково-то Николаю Васильевичу, бедняге, издавать эти собачьи стихи? Подписывать договор с составителями? Схватился ли он, увидев сигнальный экземпляр изданного Большой серией тома, за свое больное сердце? Не думаю; "на прежнем этапе" приказано было клеймить Пастернака, он его и клеймил; "на данном" Пастернака издавать, а клеймить других.

А все-таки в шестидесятые годы, когда воскресло русское слово и, не помещаясь в рамках лесючевской цензуры (ни даже в рамках Твардовского "Нового мира"), - выплеснулось наружу тысячами машинописных копий, невзлюбил Союз Писателей исключать своих членов на многолюдных открытых общих собраниях. Осознали все-таки, что время другое, что у каждого исключенного непременно нашлись бы защитники. Вот почему "на новом этапе" стали исключать без общих собраний. Секретариат, Президиум, комната № 8 чем закрытее, тем надежнее, тем меньше шансов для стенограммы или записи вырваться на Запад, оказаться напечатанными или произнесенными по радио.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное