Процесс исключения (сборник)

Разные люди посещают могилу Пастернака: молодые, старые, студенты, рабочие, профессора, писатели, врачи, учителя – из разных мест, ближних и дальних. Национальное их происхождение разное, но их общий язык – Пастернак. И потому общее их имя: Россия… Коварное это понятие – «камерность», «комнатность». Вот она как оборачивается, эта загадочная комнатность, – целой Россией! И более того, земным шаром. На могиле Пастернака часто бывают люди чужих земель. Индивидуалист – камерные, комнатные стихи, а глядишь – проложили себе дорогу к сердцам тысяч. Значит, в этом одном сердце умещались боли и радости тысяч. Связь между поэтом и читателем – таинственная связь, не менее таинственная, чем между деревьями и словами. Случается, громогласие не достигает ничьего сердца, а слово, произнесенное тихо и как бы про себя, из себя, совершает «назначение поэзии»: «кует сердца поэзией», как говорил Александр Блок. Вслушивается поэт в свою мысль, в свою душу, он одинок, он самобытен, он что-то там бормочет невнятное, вдалеке от всех, вдали от многотысячных стадионов, свое – а оборачивается оно не своим – а всеобщим, братским. Образующим между людьми то невидимое единение, которое именуется культурой.

Похороны Пастернака стали событием в жизни России: они объединили любящих. Сквернословие, устное и письменное, многотиражное и громогласное, не замутило любви.

Наехал из Москвы народ,

В поселке стало тесно,
А впереди сосновый гроб
Желтел на полотенцах.

Там, в подмосковной вышине,

Над скопищем народа,
Покачиваясь, как в челне,
Открыт для небосвода,

В простом гробу,

В цветах по грудь,
Без знамени, без меди
Плыл человек в последний путь,
В соседнее бессмертье.

И я, тот погребальный холст

Перехватив, как перевязь,
Щекою мокрою прирос
К неструганому дереву.

И падал полуденный зной,

И день склонялся низко
Перед высокой простотой
Тех похорон российских[70].

«День склонялся низко» перед этими похоронами, имя которых было: Россия… «И более полной, более лучезарной победы свет не видел».

Что же делали в часы лучезарной победы чиновники из Союза писателей? «Склонялись низко»? Каялись в своем преступлении? Нет. Составляли список литераторов, принявших участие в антисоветском мероприятии. «Вглядывались в окружение».

Нельзя сказать, чтобы руководство Союза писателей никаких уроков из случившегося не извлекло. За истекшие после гибели Пастернака двадцать лет продолжали истреблять литераторов, не стесняясь: расправились с Бродским, расправились с Даниэлем и Синявским, изгнали Солженицына, вынудили уехать десятки писателей и ученых. Беззакония – и разор – совершались беспрепятственно. Однако – не безгласно. Кроме казенных газетных статеек появилась им в ответ новая литература. Записи судебных бессудных расправ в шестидесятые годы стали доступны обществу благодаря совместным усилиям Самиздата, западных радиостанций и Тамиздата. Тем, кто в 1958 году называл Пастернака свиньей, подлецом и собакой, пришлось в 1966-м прочитать свои непристойные речи в нью-йоркском «Новом журнале». Да, подлец, и собака, и свинья, и продавшийся – все воспроизведено с помощью типографской машины и выставлено на обозрение и поучение миру, и все имена говоривших обозначены полностью. Конечно, беда не такая уж большая – сюда «Новый журнал» не доходит, а дойдет в одном или в двух экземплярах – можно объявить стенограмму антисоветской фальшивкой, а владельца крамольных экземпляров предать суду за хранение антисоветчины. И все. Память о собрании, на котором топтали Пастернака, приговорена к уничтожению; «на новом этапе», в 1965 году, автор постыдной резолюции, принятой на собрании 1958 года, он же – глава издательства «Советский писатель» Н. В. Лесючевский, уже выпустил в Большой серии «Библиотеки поэта» целый том стихотворений – кого бы вы думали? того самого предателя, подлеца, власовца, ненавидевшего наш народ и поставившего большую пушку. Каково-то Николаю Васильевичу, бедняге, издавать эти собачьи стихи? Подписывать договор с составителями? Схватился ли он, увидев сигнальный экземпляр изданного Большой серией тома, за свое больное сердце? Не думаю; «на прежнем этапе» приказано было клеймить Пастернака, он его и клеймил; «на данном» Пастернака издавать, а клеймить других.