Процесс исключения (сборник)

Очень складно выходит, что Воеводин – приключенец, строчит об убийствах и пр. Секция приключенцев в Союзе – это наиболее невежественная, бездарная и спекулянтская часть писателей. Штамп – сюжетный и стилистический – как идеал, как предел мечтаний. Ни грана поэзии, художества. Все элементарно, т. е. антихудожественно, т. е. античеловечно и реакционно. Вот почему я обрадовалась, узнав, что Воеводин, выдавший суду фальшивую справку, – приключенец. Складно выходит.

10/IV 64. Москва

Бродский возит навоз в совхозе.

Прокофьев напечатал в «Лит. Газете» статью об успехах ленинградских писателей за истекший год – и о своей работе с молодыми…

На пьянке у Расула Гамзатова [Кайсына Кулиева?] встретились Твардовский и Прокофьев. Рассказывают – со слов присутствовавшего там Козловского, – что Твардовский кричал Прокофьеву:

– Ты подлец! Ты погубил молодого поэта!

– Ну и что ж! И правда! Это я сказал Руденко^{158}, что его надо арестовать!

– Ты негодяй! Как же ты по ночам спишь после этого!

– А ты в это дело не лезь! Оно грязное!

– А я непременно вмешаюсь!

– А кто тебе о нем наговорил?

– Оно мне известно как депутату Верховного Совета.

– И стихи тебе известны как депутату?

– Да, и стихи.

Тут Твардовский заметил Козловского и снова кинулся на Прокофьева.

– Что же ты его не арестовываешь? Ведь он тоже переводчик, тоже переводит по подстрочнику, и тоже еврей…

Правда ли это?

* * *

Теперь мы надеемся на Твардовского, который ничего не обещал, но, кажется, собирается что-то сделать, и… и… на Бажана.

Они вхожи.

Составляется справка по делу Бродского – схема событий со всеми приложениями, документами, письмами и пр. Основной удар – по Лернеру и прочим провокаторам. Что они, мол, ввели в заблуждение высшее начальство.

В Ленинграде плюют в морду Воеводину и корят Гранина. А он раскаялся только на минуту, а сейчас изворачивается.

20/IV 64

Дело Бродского по трем каналам пошло вверх – но – что будет? И когда? Неизвестно.

22/IV 64

А от него приехал ленинградский посетитель и московская посетительница и подробно рассказали о его быте и душевном состоянии.

Грязь, холод. Спит, не раздеваясь. Горячей пищи нет. Не переводит, не читает, потому что слишком холодно в комнатушке. В четыре часа дня, вернувшись с работы, ложится, не раздеваясь, на койку.

Уверяет, что никто ничем не хочет ему помочь. («Это психоз, – говорит АА – У Левы такой же. Он уверен, что я нарочно держала его в лагере».)

Посылаем ему спальный мешок, спиртовку, свечи.

* * *

Вся история Бродского навела меня на ясную и четкую мысль. Кажется, впервые за всю жизнь.

Я поняла, что сейчас нам всем надо делать – и в общем, и в частном плане.

Поняла с помощью двух лиц: Фриды и Герцена.

2–5/V 64. Москва

Писала – не Герцена, – а снова о Бродском. Кажется – все говорят, – удалось. Но какой ценой! Несчастные семь страниц на машинке выбили из сна; три дня я жила с мигренью, с горячим лицом, обожженными изнутри глазами – больная, потерянная…

Если бы ему помогло!

9/V 64. Вечер. Москва

А с делом так.

Сара Эммануиловна^{159} добилась (по моему наущению) от Гранина, который был в Москве, что он не только Черноуцану сказал о безобразиях, но написал Руденко, что справка Воеводина – фальшивка. Еще до этого он заявил в Обкоме, что уйдет из комиссии, если Воеводина не снимут – и показал письмо «молодых». Толстиков на это ответил, что он еще посмотрит список молодых и разберется, кто они, а Прокофьев пригрозил Гранину, что тот положит билет.

Гранин мне удивителен. С. Э. дала ему мое письмо к Черноуцану и Фридину запись, и он сказал, что только теперь он все понял. А ему давно бы все следовало понять!

Остальное мрачно. Черноуцан тяжело болен. Между тем он тоже уже перешел на нашу сторону и мог бы помочь. Он сказал Гранину:

«Я жалею, что вовремя не обратил внимание на письмо Чуковской и Вигдоровой».

Новое мое письмо к Черноуцану все друзья превозносят как яснейший и сильнейший документ, но куда его послать – неясно.

И тут разночувствия у меня с Фридой. Она хочет – Миронову^{160}, Руденко. Я не хочу к ним обращаться; если бы попало вместе с досье – пожалуйста.

Фрида, конечно, понимает лучше меня. А у меня как всегда: написала – а дальше не понимаю и даже не хочу. Будто это стихотворение.

Затем: Фрида все время хочет, чтобы я на что-то сдвигала СЯ и КИ. А я этого не хочу – раз они сами не рвутся в бой. Ведь тут нужны борцы, которые, как я, Фрида, Копелевы, СЭ^{161}, сами рвутся, хотят, пробуют, а не люди, согласные что-то подписать.

Но Фрида настойчивее меня.

А я так не люблю ни на кого нажимать!

12/V 64. Переделкино

Дело Бродского – плохо.

К нему ездили молодые врачи. Повезли еду, деньги, книги. От денег отказался, еду и книги взял. Обрадовался моему письму Игорю Сергеевичу Черноуцану, которое ему показали. Врачи нашли, что плохо с сердцем: непосильный труд при пороке грозит сердцу декомпенсацией.