Но все его попытки срывались. Тогда он написал ей письма и на адрес конто-ры, и на домашний адрес, пытаясь оправдать свое поведение, предлагал чем
угодно загладить свой промах, обещал никогда не преступать границ, которые
она ему поставит, и только просил дать ему возможность поговорить с ней, тем более что он не мог ни о чем договориться с фрау Грубах, не посоветовав-шись предварительно с фройляйн Бюрстнер. А в конце письма сообщал, что
в следующее воскресенье он будет весь день дожидаться в своей комнате —
пусть даст хоть какой-то знак, что согласна исполнить его просьбу о свида-нии или по крайней мере объяснить ему, почему эта просьба невыполнима, причем он обещает всецело подчиниться ее требованиям. Письма не вернулись, но и ответа не последовало. Однако в следующее воскресенье ему был
подан знак, не допускавший никаких сомнений. С самого утра К. увидел через замочную скважину необычную суету в прихожей, причина которой скоро выяснилась. Учительница французского языка — впрочем, она была нем-ка по фамилии Монтаг, — чахлая, бледная, хроменькая девушка, занимавшая
до сих пор отдельную комнату, перебиралась в комнату фройляйн Бюрстнер.
Уже несколько часов шмыгала она взад и вперед через прихожую. То она забы-вала взять что-то из белья, то коврик, то книжку, и за всем по отдельности ей
приходилось бегать, все переносить в новое жилье.
Когда фрау Грубах принесла К. его завтрак — с тех пор как он так на нее
разгневался, она даже мелочей не поручала прислуге, — К., не удержавшись, заговорил с ней в первый раз после пятидневного молчания.
— Почему сегодня такой шум в передней? — спросил он, наливая себе
кофе. — Нельзя ли это прекратить? Неужто именно в воскресенье надо делать
уборку?
И хотя К. не смотрел на фрау Грубах, он заметил, что она вздохнула словно
с облегчением. Даже этот суровый вопрос она восприняла как примирение
или хотя бы как шаг к примирению.
— Никакой уборки нет, господин К., — сказала она, — это фройляйн
Монтаг перебирается к фройляйн Бюрстнер, переносит свои вещи.
Больше она ничего не сказала, выжидая, как примет К. ее слова и будет ли
ей разрешено говорить дальше. Но К. решил ее испытать и, задумчиво поме-шивая ложечкой свой кофе, промолчал. Потом поднял глаза и спросил:
62
ф. кафка
— А вы уже отказались от своих прежних подозрений относительно фройляйн Бюрстнер?
— Ах, господин К.! — воскликнула фрау Грубах, явно ждавшая этого вопроса, и умоляюще сложила руки перед К. — Вы слишком близко приняли
к сердцу совершенно случайное замечание. У меня и в мыслях не было обидеть вас или еще кого-нибудь. Ведь вы меня так давно знаете, господин К., вы
мне должны поверить. Вы не можете себе представить, как я страдала все эти
дни! Неужели я способна оговорить своих квартирантов! И вы, вы, господин
К., могли этому поверить! Да еще предлагали, чтобы я отказала вам от квартиры! Вам — и отказала! — Слезы уже заглушили последние слова, она закрыла
лицо передником и громко зарыдала.
— Не плачьте, фрау Грубах, — сказал К., глядя в окно. Он думал только
о фройляйн Бюрстнер и о том, что она взяла к себе в комнату постороннюю
девушку. — Да не плачьте же! — повторил он, обернувшись и увидев, что фрау
Грубах все еще плачет. — Я в тот раз не хотел сказать ничего дурного. Мы просто
друг друга не поняли. Это случается и со старыми друзьями.
Фрау Грубах выглянула из-за передника, чтобы убедиться, действительно
ли К. на нее не сердится.
— Да, да, это правда, — сказал К. По всему поведению фрау Грубах он
понял, что ее племянник, капитан, ничего не выдал, и потому решился добавить: — Неужели вы и вправду поверили, что из-за какой-то малознакомой
барышни я с вами поссорюсь?
— То-то и оно, господин К., — сказала фрау Грубах. Но, к несчастью, как только она чувствовала себя хоть немного увереннее, она сразу становилась бестактной. — Я и то себя спрашивала, с чего бы это господин К. так
заступался за фройляйн Бюрстнер? Почему он ссорился со мной из-за нее?
Ведь он знает, что я ночами не сплю, когда он на меня сердится. А про барышню я только то и говорила, что видела своими глазами!
К. ничего ей не возразил, иначе ему пришлось бы тотчас выставить ее из
комнаты, а этого он не хотел. Он только молча пил кофе, как бы подчеркивая, что фрау Грубах тут уже лишняя. За дверью послышалось шарканье: фройляйн Монтаг опять проходила через переднюю.
— Вы слышите? — спросил К. и повел рукой к двери.
— Да, — сказала со вздохом фрау Грубах, — я и сама хотела ей помочь, и горничную посылала на помощь, да она такая упрямая, все хочет сама перенести. Удивляюсь я на фройляйн Бюрстнер. Мне и то неприятно, что эта Монтаг у меня живет, а фройляйн Бюрстнер вдруг берет ее к себе в комнату.
— Вас это не должно касаться, — сказал К. и раздавил ложечкой остатки
сахара в чашке. — Разве вам от этого убыток?
— Нет, — сказала фрау Грубах, — в сущности, мне это даже на руку, у меня