Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России

Стивен Коэн: Сегодня я оценил бы Горбачёва как одного из величайших реформаторов XX века и как величайшего реформатора в истории России. Противопоставив себя вековой российской и советской традиции, он взялся освободить свою страну от политического и экономического диктата государства и преуспел в этом гораздо больше, чем можно было представить. Между прочим, многие из тех, кто сегодня критикует внутренние реформы Горбачёва как недостаточно радикальные, это именно те люди, которые раньше вообще не верили в возможность реформ. Горбачёв, как никогда, приблизил Россию к реальному демократическому процессу. Он убедил даже влиятельные консервативные круги страны в необходимости существенной маркетизации и приватизации. А устранив ортодоксии, на которых держалась государственно-монополистическая экономика, он совершил подвиг, который принёс политический капитал будущим реформаторам. К тому же, Горбачёв был первым российским и советским лидером, который предложил переговорный процесс в качестве основы для отношений между Российской империей и входящими в её состав нациями. При этом его деятельность не сопровождалась большим кровопролитием, что подтверждало его теорию о том, что радикальных целей можно достичь путём центристской тактики и консенсуса. И наконец, Горбачёв сумел достичь всего этого, несмотря на сильнейшее сопротивление оппозиционных сил. Поп-аналитики обвиняют его в том, что он-де двигался недостаточно быстро и решительно. Но о деятельности лидеров судят по тем препятствиям, с которыми им пришлось столкнуться. А горбачёвские реформы — от демонтажа политической и экономической системы до изменившихся отношений с США и вывода войск из Афганистана — столкнулись с активным сопротивлением, даже саботажем со стороны партийно-государственной верхушки.

Вопрос:Вы ставите в заслугу Горбачеву прогресс на пути Советского Союза к демократии и полагаете, что будущее политическое развитие России способно оказать большое влияние на судьбу остальных республик. Каковы же перспективы демократии в России?

Стивен Коэн: Шансы демократии в сегодняшней России всё ещё, как никогда, высоки. Но то, что они реализуются в ближайшем будущем, маловероятно. Мифология неудавшегося путча 1991 г. породила иллюзию, будто бы большие препятствия на пути демократии уже сметены. Да, некоторые антидемократические структуры были уничтожены или значительно ослаблены, но другие, как я уже говорил, сохранились. Неверно также полагать, что все антикоммунисты, называющие себя демократами, являются ими на самом деле (как я имел возможность убедиться на собственном опыте). К тому же, в России отсутствует масса аспектов, необходимых для функционирования демократии. Даже если не считать отсутствие рынка и демократической политической культуры, список «дефицита» всё равно получается длинным: законодательная (парламент) и судебная власти, сравнимые по влиянию с традициями исполнительной; многопартийная система; регулярные выборы; независимая во всех отношениях общенациональная пресса и т. д. Даже реальной конституции у России пока ещё нет.

Но что ещё хуже, антидемократические тенденции в стране после неудачной попытки переворота стали нарастать. Это включает в себя не только ухудшение экономической ситуации — дефицит товаров, бешеный рост инфляции и безработица никогда не способствовали становлению демократии — но и другие, менее заметные факторы. Так, беспримерных масштабов достигла политизация армии. Это началось в 1989 г., когда Горбачёв был вынужден позволить офицерским активистам представлять армию в новом советском парламенте. Во время последней, решающей схватки между Горбачёвым и Ельциным в 1991 г. обоим пришлось прибегнуть к помощи военных. Ельцин победил тогда, благодаря обещанию бюджетных отчислений для армии, правда, весьма сомнительных. С той поры военные всё больше и больше увязали в политике. Недавно мы наблюдали их открытый выход на политическую сцену, когда в январе 1992 г. в Кремле состоялось собрание разгневанных офицеров — они были так близко от центра сцены! Не меньшую опасность представляли рискованные действия региональных командиров: в Прибалтике, например, где российские гарнизоны чувствовали себя особенно обездоленными; в Закавказье, где они могли оказаться втянутыми в гражданские войны; и в российской глубинке, где гарнизонное начальство являлось частью военно-промышленно-сельскохозяйственного комплекса. Даже если генералы не собирались брать власть, не следует забывать о полковниках и капитанах, которые были ближе к младшему офицерству и их бедственному положению.