Провансальский триптих

В последний путь до семейного склепа его провожали все местные жители, но не было никого из родных. Жюльен де В. не оставил завещания. Урегулирование наследственных формальностей тянулось два года. Про родственников в Польше ничего не было известно. Усадьбу унаследовала дальняя родственница жены, которая еще до войны эмигрировала в Канаду и жила в Квебеке. Виноградники и сады были проданы.

С аукциона ушла большая часть семейных реликвий, в том числе портрет en pied вашего прапрадеда. Новая владелица раз в два-три года приезжала на каникулы с детьми, по воскресеньям приходила в церковь на мессу, но вот уже несколько лет я ее не вижу. Такие дела… Sic transit…[138]

Священник умолк. Мы долго сидели, не шевелясь, не произнося ни слова. На подоконнике сонно ворковали голуби, с улицы доносились голоса, стук шагов, хлопанье автомобильных дверей. Сгущались сумерки, ночные бабочки бились об лампу.

— Если хотите узнать больше, поговорите с адвокатом Жаном Г. У него канцелярия в Кларенсаке. Maître G. знает все. Канцелярия вела дела семьи де В. если и не с самого начала, то, по крайней мере, обслуживала несколько последних поколений. Я завтра утром ему позвоню.

На следующий день мэтр Жан Г. принял меня в своем кабинете, окна которого выходили на площадь перед церковью. Легкий ветерок, проникая сквозь приоткрытую застекленную дверь, вздувал изысканные занавески, принося свежее дыхание раннего утра, запах жасмина и детские голоса, распевающие старинную песенку с назойливо повторяющимся припевом:

Ah! Mon beau chateau!
Ma tant’, tire, lire, lire;
Ah! Mon beau chateau!
Ma tant', tire, lire, lo.

Le notre est plus beau,

Ma tant’, tire, lire, lire;
Le notre est plus beau,
Ma tant’, tire, lire, lo.

Nous le detruirons,

Ma tant', tire, lire, lire;
Nous le detruirons,
Ma tant’, tire, lire, lo.

Красив мой замок и богат!
Кума, тирли-тирли-лала,
Красив мой замок и богат!
Кума, тирли-лала.

— А наш прекрасней, говорят,

Кума, тирли-тирли-лала,
А наш прекрасней, говорят,
Кума, тирли-лала.

— А мы дотла его сожжем,

Кума, тирли-тирли-лала,
А мы дотла его сожжем,
Кума, тирли-лала[139].

Убранство кабинета с его сверкающим паркетом, панелями из мореного дуба, полками, уставленными книгами в золоченых переплетах, с глубокими темными кожаными креслами «честерфилд», с английскими гравюрами в стильных рамках, наконец, с роскошным, украшенным резьбой письменным столом, над которым висела модель галеры XVII века, свидетельствовало о солидном состоянии, нажитом не одним поколением, и отменном вкусе хозяина.

Навстречу мне из-за стола поднялся сам maître — худощавый, сутуловатый, лысеющий мужчина лет семидесяти, в золотых очках на тонком кривом носу, уподоблявшем его хищной птице.

Когда я представился, он вскинул обе руки слегка театральным жестом, изображающим удивление и озабоченность.

— Наш уважаемый кюре предупредил меня о вашем приезде. Soyez bienvenu![140] К сожалению, вы опоздали на пятьдесят, ну, может быть, на сорок лет. Наследственный процесс завершился в 1947 году. Открывая его, я не знал о вашем существовании. Никто не знал — разве что сам Жюльен де В., который за несколько месяцев до смерти объявил недействительным и уничтожил написанное раньше завещание, намереваясь, вероятно, заменить его другим. Он не торопился, считая — как и все мы — себя бессмертным. Увы. Это произошло так внезапно… Разумеется, если пожелаете, я могу возбудить дело, поскольку вы — потомок по прямой линии и непосредственный наследник, однако предупреждаю: процесс потребует очень больших затрат, может длиться годами и результат сомнителен. Вам необязательно принимать решение сегодня или завтра, подумайте и сообщите мне, когда сочтете нужным. Уверяю вас, я буду польщен, если вы, позволив себя представлять, окажете мне доверие, подобное тому, что оказывали нашей канцелярии ваши предки.

Мэтр Жан Г. подошел к полкам, снял оправленный в кожу том и протянул мне.

— Видите? Это résumé наследственного процесса. Здесь абсолютно все документы.

Я, не открывая, с поклоном вернул ему фолиант.