Провансальский триптих

Прохладное раннее утро. На подъездной дорожке ждет запряженный экипаж. Кучер и слуга ремнями привязывают сзади кофры. Перед главным входом, в окружении родных, стоит Юлиуш В. в парадном офицерском мундире с воинской наградой на шее. Перед ним на коленях Тимотеуш в дорожной одежде, с непокрытой головой. Жемчужного цвета котелок и перчатки лежат рядом. Юлиуш В. большим пальцем чертит знак креста на лбу сына, затем, минуту поколебавшись, уходит в дом и возвращается, прижимая к себе фигурку черной Мадонны.

— Вручаю тебя ее попечению, — говорит он. — Пусть хранит тебя и защищает.

*

— Дорогой мой, — явно взволнованный, мэтр снял очки и долго молча протирал их замшевым лоскутком, — это все так необычайно! Ваше появление здесь, наша встреча и эти рассказы о мире, которого давно нет, который там, где все иные ушедшие миры… Но так ли это? — Maître J. G. опять задумался. — Ведь то, что было, не исчезает бесследно, чувства, слова, жесты, события не умирают. Они пускают в нас незримые корни. Завершившаяся жизнь не менее прекрасна и не менее подлинна, чем наша. Наше воображение, а возможно — как знать, — и генетическая память, если таковая есть, извлекают ее из небытия, воскрешают, дарят новое существование. А она дополняет нашу жизнь. И заслуживает глубокой благодарности.

Вы отправились в путешествие в пространстве и времени, чтобы отыскать — как сказал Франсуа Рабле — «великое Быть Может».

А теперь вслушайтесь в себя — прислушайтесь к своей крови, к тому неведомому голосу, который настаивает, требует, чтобы его услышали, прокладывает пути, по которым мы, сами того не зная, бродим во сне…

Вы искали свое место среди теней и нашли его, ступив на землю, по которой они скользят. Это своего рода инициация, после которой никогда уже не будешь тем, кем был прежде.

Прощайте. Что еще вам сказать? Да хранит вас та самая черная Мадонна со звездой на груди, которая вас сюда привела.

Посвящение [141]

Иву Бонфуа

I

Теням в их беспрестанном движении и камням.

Тройным вратам базилики в Сен-Жиле, красным, как кровь toro, высоко, на вершине лестницы.

Следам босых ног графа Раймунда VI Тулузского с покаянной веревкой на шее. — О несмываемый позор тех лет!

Мухаммеду Абд аль-Мутталибе, продающему стеклянные четки на площади.

Группе туристов из Киото — стайке серебряных рыбок, словленных фотовспышкой.

Облакам — кораблям с крутыми парусами над бескрайней равниной Кро.

Двум змеям Эскулапа, что сплелись в любовной пляске за часовней Сент-Круа у дороги в Фонвьей в полдень, золотой, как свежевыжатое оливковое масло.

Помню круженье солнца, стрекот сверчков и горячий металл велосипеда, прислоненного к скале.

Трепещущим в утренней дымке зонтикам цветка у подножья замка в Фурке между двумя вязами, откуда взлетел Ангел Истребления.

Теням, стершимся следам, умолкшим голосам, безответным любовям…

Белым платанам в свете факелов на Алискампе ночью, обмытой от наших теней.

Большеголовым совам, стерегущим сон вестготских князей в рогатых саркофагах, полных тьмы, зеленых кабошонов и естества самца.

II

Дням, спешащим к месту истины по ночному небу.

Красным макам — каплям киновари, упавшим с кисти под стенами города Гланум.

Священным оливковым рощам в долине Бо в фиолетовом полуденном озарении.

Двум скалам Малых Альп над пропастью, скрепленной мостом столь легким, будто сложен из семян одуванчика лишь для мотыльков и грез.

Каруселям в день фиесты под небом, исчерченным полетом стрижей.

Колоколам Святого Трофима, Святого Цезария, Нотр-Дам-де-ла-Мажор на холме.

Всем колоколам, что вернулись из Рима на праздник Пасхи[142].

Молнии, остановленной у брода через небо.

Огням фонарей, отражающимся ночью в Роне у моста Тренкетай в час, когда все замирает, будто мир вот-вот откроет одну из сокровеннейших своих тайн.

Моей ностальгии, вечно мечущейся между здесь и там.

Urbi et orbi.

Зарисовки из страны Ок

Почему Прованс?

Почему Прованс? Вот именно, почему?.. Почему, однажды с ним познакомившись, навсегда попадаешь под его чары, почему он пробуждает голод, который невозможно утолить? Хорошо, но что же это такое — Прованс? Нужны долгие годы близкого с ним общения, чтобы понять: Прованс — не уголок земли, а способ мышления, особое состояние духа, которое возникает, когда изо дня в день слышишь доносящиеся из прошлого голоса, слившиеся с повседневностью мифы, речь камней, света, облаков; нужно просто открыть его в себе, разглядеть наслаивающиеся один на другой пласты времени, приноровиться видеть как существующие, так и несуществующие вещи, научиться общаться с призраками, находить места, которых нет, — а быть может, никогда и не было?