Провансальский триптих

8

Forlorn! the very word is like a bell
   To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
   As she is fam’d to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
   Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now ’tis buried deep
   In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
   Fled is that music: — Do I wake or sleep?

John Keats. Ode to a Nightingale (fragment)

VIII

Забвенный! Это слово ранит слух,
   Как колокола глас тяжелозвонный;
Прощай! Перед тобой смолкает дух —
   Воображенья гений окрыленный.
Прощай! Прощай! Напев твой так печален.
   Он вдаль скользит — в молчание, в забвенье,
И за рекою падает в траву
   Среди лесных прогалин, —
Что было это — сон иль наважденье?
   Проснулся я — иль грежу наяву?

Джон Китc. «Ода соловью»[166]

Западная часть неба потемнела, ночь подкрадывается к террасе, благоухает глициния, высоко над полуночным горизонтом летит запутавшийся в волосах Вероники спутник.

— Il se fait tard, bonne nuit, amis!

— Es fa tard, bona nit, camarades![167]

*

Арль живет с раннего утра до сумерек, не считая зазорным такой распорядок (день здесь день, а ночь — ночь): он надменно равнодушен к очарованию летних вечеров, спать укладывается рано, независимо от времени года; наплевав на примитивные представления чужеземцев о южных обычаях, не поддается магии белых ночей, не завлекает народными празднествами под звездным небом, не манит ночными прогулками. Едва стемнеет, жизнь в городе замирает. Стихает гомон в уличных кафе, умолкают городские часы, гаснет свет. Лишь эхо торопливо захлопнутых дверей бродит по опустевшим улицам.

Я заблудился, — описывает свою ночную прогулку по Арлю Генри Джеймс, — а на улицах ни живой души, некого попросить о помощи. Нет ничего более провинциального, чем Арль в десять вечера.

Генри Джеймс. «Путешествия по Франции»

После полуночи можно увидеть разве что романтическую парочку, прогуливающуюся под луной по высокой набережной Роны между Porte de la Cavalerie[168] и церковью доминиканцев, или в пустом туннеле улицы повстречать засидевшихся гостей званого ужина либо зрителей, возвращающихся с необычно длинного спектакля: уже издалека слышны возбужденные голоса, громкий смех, стаккато каблучков по каменной брусчатке; звуки повторяются, отражаясь от фасадов домов, от закрытых ставней, сквозь которые кое-где еще просачивается красная или желтая струйка света. С реки поднимается влажный ветерок, а под припаркованными вдоль улиц машинами шмыгают кошки, подозрительно поглядывая зелеными глазами на запоздалых прохожих.

Арль благонравный, трудолюбивый и — несмотря на свое королевское происхождение — очень мещанский.

В современном городе темнота — не настоящая, и ночная тишина — тоже не настоящая. Об этом пишет Йохан Хёйзинга в «Осени Средневековья»:

Современному городу едва ли ведомы непроглядная темень, впечатляющее воздействие одинокого огонька или одинокого далекого крика[169].

Действительно, тишина в городах Юга полна звуков, создающих музыкальный фон ночи. Далекий шум автомобилей, ветер в листве, сонное воркование голубей, собачий лай, вой сирены SAMU[170], жужжание самолета, невнятные голоса, шорохи, шелест… все это слышится постоянно, а значит — неслышимо: такая тишина может включать в себя все звуки, подобно белому цвету, который, являясь суммой всех цветов, остается белым.

Однажды летней ночью, возвращаясь домой с площади Помм, я спускался по темной узенькой улочке-лестнице. Уже издалека была видна полоска света поперек мостовой; свет падал из открытой двери отделенного от улицы занавеской из бусин бара, откуда доносились гитарные аккорды и изумительный, с оттенком легкой меланхолии, девичий голос. Девушка пела старинную народную балладу на языке[171], который я не сразу узнал, хотя слова понимал без труда.