Проверка на дорогах. Правда о партизанской разведке

Набрали мы малины, вроде идем продавать, и направились в путь. До места добрались к вечеру. Зашла в дом, а там девица из нашей деревни. Мы даже обрадовались такой встрече, еще не знали, что она, оказывается, к немцам подалась. Хозяин сразу куда-то ушел и вскоре вернулся с тремя полицаями. А девушка эта показывает на нас:

– Вот эти от партизан пришли.

Отвели нас в комендатуру. Бабушку сразу стали так бить, что-то все у нее выпытывали. Потом за меня принялись, расспрашивали, с каким заданием мы пришли. Я и вправду ничего об этом не знала. Сначала прикинулись ласковыми, вежливо выспрашивали, бывают ли партизаны в деревне. Я сказала, что ни одного не видела. Тогда начали пугать – наганом размахивали. Принесли резиновую нагайку, стали бить по лицу, по голове – куда попало. И все приговаривали:

– Зачем в село пришли? Какое задание получили? От кого?

Били долго. Сколько это продолжалось – не помню. По очереди – то меня, то бабушку – водили на допросы. Так в течение недели. О том, что нас арестовали, быстро стало известно. Уже на другой день я увидела в щель маму около комендатуры. Но к нам ее не пустили. К счастью, бабушка ухитрилась все листовки незаметно выбросить в уборную. Это нас и спасло, а то бы всю семью расстреляли.

Когда меня в детстве кто-нибудь обижал, я горько плакала, а когда немцы били, не издала ни единого звука. Только закрою глаза и крепко сожму губы. Страшно было, слов нет. И сейчас в дрожь бросает, как вспомню. Я только одно знала: пусть мучают, расстреливают, но ничего им не скажу.

Потом – какой это был день, не знаю – привели нас в канцелярию, отдали бабушке паспорт и сказали, чтобы мы немедленно убирались. Мы чуть ли не бегом все двенадцать километров пробежали. В тот день, когда возвратились, мама заметила, что у меня появились седые волосы, и долго я ходила будто деревянная.

Прошло много лет. Однажды идем мы с Марией Орловой по Пскову, навстречу нам мужчина. Она меня спрашивает:

– Ты его раньше нигде не встречала?

– Что-то не припомню.

Тогда она мне и рассказала, что во время оккупации он по заданию партизан служил в полиции в Воронцове, куда нас с бабушкой посылали и где нас арестовали. Оказывается, шли-то мы тогда как раз к нему.

Было мне в ту пору одиннадцать лет…»

Птичка-невеличка

Маленькая, проворная Лида Павлова в свои девятнадцать лет казалась совсем еще девочкой. И партизанская кличка для нее как-то сразу придумалась – Перепелкина. А чтобы разнобоя не было, добавили имя Галка. Она и в самом деле была немного похожа на птичку. Невеличка уже пороху успела понюхать.

Во время войны с белофиннами юная телеграфистка железнодорожной станции Псков служила в армии, была в нескольких километрах от переднего края.

– Поэтому, когда началась Отечественная война, – рассказывала мне Павлова, – я сразу же отправилась в Псковский горвоенкомат. Прихожу туда – батюшки-светы, возле стола дежурного толпа мужиков, не подойти. Пришлось поработать локтями. Предъявляю мобилизационное предписание.

– Доченька, ступай к маме! – выкрикивает кто-то из толпы. Смеются. Мне же не до смеха.

– Нам тут с мужчинами не разобраться, – сердито говорит дежурный, – а детский сад по другому адресу.

Я действительно ростом особо не вышла, но очень обидно мне стало. В слезах ушла на свой телеграф. Вторую попытку сделала уже в Луге. Туда я прибыла с последним составом, который ушел из Пскова 7 июля. Дело в том, что там по мобпредписанию находился запасный пункт моей явки. Как только остановился поезд, я бегом в райвоенкомат. Но повторилась та же история: и здесь со мной не пожелали возиться.

Наступила ночь, светлая, теплая. Доплелась я до какого-то скверика, усталая, голодная, села на скамейку и уснула. Сколько проспала – не знаю. Наверное, недолго. Разбудил меня патруль. Расспрашивать ни о чем не стали, а сразу отвели в комендатуру. Я там все о себе и рассказала. Выслушали меня, накормили и уложили спать.

Утром привели меня и еще несколько человек в райком партии. Поначалу удивилась: почему именно сюда? Потом махнула рукой ладно, лишь бы поскорей определиться.

Вызывали нас по одному. Наступила и моя очередь. Беседовал со мной человек средних лет в гражданском костюме. Себя не назвал, а все больше меня расспрашивал – где росла, чем занималась, есть ли родные. И вдруг неожиданно:

– А что, если мы тебя обратно в Псков отправим?

– Там же немцы… Я на фронт хочу.

– Там тебя фронт и ждет.

Короче говоря, предложил он мне подпольную работу. Признаюсь, как услышала, сердце от страха замерло: «Куда тебе такое? А если завалишь дело, что тогда?» Подумать-то подумала, но сказать не сказала.

– Хорошо, – говорю, – отправляйте, постараюсь.

Через два дня Павлову тайно переправили в Псков. Здесь оставались ее близкие – мать, сестра с больным мужем и детьми. Лида сказала родным и соседям что уезжала с последним эшелоном, да не повезло: разбомбили его, вот и пришлось вернуться. Звучало это вполне убедительно.