Провидец Энгельгардт

Крестьянин, как человек неэкономический, из последних сил держался за свой земельный надел, хотя любой экономист доказал бы ему убыточность такого подхода. Доход с надела был ниже той зарплаты, какую крестьянин получал бы, продав свою землю и став батраком. Но, оставшись без земли, он переставал быть членом общины и выпадал из сложной системы связей в ней, гарантирующих ему право на жизнь. Приватизация земли, купля-продажа наделов вела к «раскрестьяниванию» крестьянства, к образованию того самого безземельного кнехта, без которого немыслим аграрный строй, основанный на фермерстве. А на этот путь толкали крестьян и государство, и воспитанные на западной культуре помещики, и экономисты, для которых прибыль была высшим критерием эффективности хозяйства. Так в жизни русского крестьянства столкнулись между собой экономика жизни и экономика прибыли, или, по Аристотелю, экономика и хрематистика.

Когда кому-нибудь из крестьян нужна помощь односельчан, он приглашал их на «толоку». Как уже отмечалось выше, «работа «из чести», толокой, производится даром, бесплатно; но, разумеется, должно быть угощение, и, конечно, прежде всего водка… «Толочане» всегда работают превосходно, особенно бабы, – так, как никогда за подённую плату работать не станут…».

Может быть, потому так хорошо работают крестьяне на толоке, что это всё-таки разновидность «общего дела», которого всегда жаждет русская душа, пусть и не всенародного, а пока лишь в рамках одной деревни?

И ещё один ответ Энгельгардта своим оппонентам заслуживает внимания. Он утверждал, что властолюбия среди крестьян не наблюдалось, да и не очень верили они в новые земские учреждения:

«Крестьянам всё равно кого выбирать в гласные – каждый желает только, чтобы его не выбрали». Зато в делах, прямо их касающихся, крестьяне очень тщательно следили за тем, кому поручается та или иная должность. Так, деревня, взявшая в аренду имение у помещика, для охранения построек, зерна и пр. нанимает как бы старосту, причем выбирает его не из своей среды, но на стороне, чтобы это был действительно сторонний человек, не имеющий ничего общего с членами артели, чтобы не потакал своему куму или свату в ущерб благосостоянию остальных членов общины».

Энгельгардта поражала, когда он слышал мужицкие рассуждения на сходках, – «свобода, с которой говорят мужики. Мы говорим и оглядываемся, можно ли это сказать? а вдруг притянут и спросят. А мужик ничего не боится. Публично, всенародно, на улице, среди деревни мужик обсуждает всевозможные политические и социальные вопросы и всегда говорит при этом открыто всё, что думает. Мужик, когда он ни царю, ни пану не виноват, то есть заплатил всё, что полагается, спокоен. Ну, а мы зато ничего не платим». (Имеется в виду то, что основное налоговое бремя тогда ложилось на крестьян.) Правда, политические суждения мужика были часто настолько далеки от реальности, что их вроде бы и опасаться властям было нечего.