Провидец. Город мертвецов

- Ну что, как она? - спросил взволнованно Пахом, остановившись.

- Она сильная, жить будет, - уверил "Кулибин", снимая запачканный в крови кожаный фартук. - Ей нужен покой.

Это радостное известие развеяло липкое чувство тревоги, что Дамокловым мечом висело в воздухе.

- Хвала Господу, - выдохнул Пахом, грузно рухнув на кресло и закрыв лицо ладонями. - Хвала Господу...

- Элиас не любит, когда его так зовут, - заметила Настя.

- Я лишь, того... Это самое... - замялся Пахом, не зная, что и ответить. - Спасибо... Элиас. Теперича во веки я твой должник.

- Глупости, - мягко похлопал Корхонен его по могучему плечу и, повернувшись ко мне сказал:

- Ну, теперь здравствуй, Коленька? - принял меня в свои крепкие объятия старый друг.

- Здравствуй, Элиас, - похлопал я его по спине. - Отвратительно выглядишь.

- Спасибо, на добром слове, мальчик мой, - улыбнулся он. - Всегда об этом мечтал.

- Тебе даже идёт, - улыбнулся я в ответ. - Как тебя угораздило?

- А, долгая история, - махнул рукой Элиас. - Нечего и говорить.

- Друг мой, расскажи, - положил я ему руку на плечо. - Даже представить страшно, как я скучал по нашим беседам.

- Умеешь ты уговорить да задобрить, Коленька, - сдался Корхонен. - Присаживайтесь, сейчас снеди какой подам. На пустой желудок такие дела не делаются. Настенька, яхонтовая моя, пойдем, подсоби старику.

Через минут этак десять молчаливого с Пахомом сиденья, явилась эта парочка с разносами в руках. Настя несла четыре пиалки с фирменным блюдом Элиаса: крупником — похлебки из гречневой крупы с салом, луком и картофелем — чрезвычайно вкусным и питательным кушаньем. У Элиаса на разносе гремели старинного вида расписные чашки с травяным чаем, что разносился ароматами по всей зале, которыми не грешно было надышаться досыта.

- Чем богаты, тем и рады, - заявил Корхонен.

- Благодарим покорно, - кивнул Пахом, схватившись за серебряную ложку.

- Друг мой, это восхитительно, - заявил я, прикрыв глаза от блаженства. - Каждый раз как в первый.

- А помните, тогда, в юности, когда ещё папенька жив, - вспоминала Настя, - стол ломился под кушаньями, и блюда не умещались на нем.

- Были времена, - кивнул Элиас, с шумом отхлебывая похлебку. - Тогда было обыкновенье все блюда ставить на стол предварительно.

- История началась с холодных кушаний, - подхватил я. - С окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком...

- А затем следовали горячие, - продолжила Настя. - Зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с уральским балыком и целою горою чищеных раковых шеек на блюде...

- Соусов было только два, - снова я, - с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком. Соусы были уступка моде. Папенька их не любил и называл болтушками. Потом показывались чудовищной величины жирнейший индюк и задняя телячья нога, напутствуемые солеными арбузами, дынями, мочеными яблоками, солеными груздями и опенками в уксусе; обед заключался кольцами с вареньем и битым или дутым яблочным пирогом с густыми сливками. Всё это запивалось наливками, домашним мартовским пивом, квасом со льдом и кипучим медом...

- Только вот все эти явства даже рядом не стояли с крупником Элиаса, - поставила точку Настя.

- Пахом Никифорович, вы уж простите этих былых баловней, - сказал Элиас. - Развонялись чего-то.

- Пустое, - ответил здоровяк, протирая от бульона бороду и откинувшись на спинку кресла. - Я о таких блюдах даже и не слыхал, так что оно мне душу не терзает. А вот как про вашу похлебку теперича позабыть, ума не приложу. В чем ваш секрет?

- Долгие годы стараний и ошибок, только и всего, - ответил Элиас, откладывая ложку.

Только когда мы принялись за чай, мой старый друг все таки рассказал свою историю.

Как оказалось, в тот роковой день, во время покушения на царя, когда прогремел взрыв на Императорской площади, получивший ранение Кархонен, так и не доехал до госпиталя, в который я его отправил на экипаже скорой помощи. Вместо того, упрямый чухонец вышел на мостовой, добрался до своей лавки и наглухо заперся в ней, чтобы спокойно зализывать свои раны. Как оказалось, это решение было ничем иным, как божьим промыслом: доберись он до госпиталя - съели бы его со всеми потрохами. С тех пор Элиас по - тихоньку и приспособился к новой жизни. Страшное же своё увечье он получил годом позже, исключительно по своей рассеянности и пренебрежения техникой безопасности: лопнула трубка на экспериментом прототипе Глушила, ошпарив его лицо кипящим маслом...

- Я думал, что ты погиб, Элиас, - отпустил я взгляд, помешивая ложкой пустую чашку, когда друг закончил свой рассказ. - Оттого и в город не совался.

- Вот и хорошо, что так думал, - махнул Элиас. - По правде говоря, вас и сейчас тут быть не должно.

- Никого тут быть не должно, - заключила Настя. - Здесь не место для живых. Кстати, Пахом Никифорович...