Провинциалка

Я вздрогнул. В машине я вспотел, а здесь, под высокими густыми деревьями, потянуло настоящим холодом. Неужели я поддаюсь мнению Стратиевой? Ерунда, она говорила вообще, не имея в виду ничего конкретного, движимая злобой и подозрительностью…

Я засмотрелся на свою машину, оставленную внизу на дороге. Недавно, за рулем, мне пришла в голову причудливая идея — разыскать в городе Нору и Михаила. А теперь я почувствовал, что не могу этого сделать…

Я спустился вниз, на шоссе, развернул машину и быстро тронулся, испытывая чувство облегчения.

19

До конца недели я занимался своей пьесой.

В сущности, я набрался смелости перечитать ее, лишь вернувшись после бесцельного путешествия к "Белым березам". Результат оказался плачевным! Я слишком увлекся сатирическим описанием интеллектуальной несостоятельности главного героя и его семьи, некоторые сцены в больнице и туристическом агентстве звучали сухо и неубедительно, молодая пара из Софии, проводящая анкетирование, выглядела абсолютно схематической. Вообще все, что я сделал до сих пор, не годилось ни к черту. Опыт подсказывал мне, что я — на ошибочном пути…

Я долго лежал на твердой широкой кровати, уставившись в потемневшие потолочные балки. Пьеса, конечно, получится, но для этого мне придется основательно ее переработать, причем так, как мне уже давненько не приходилось… В чем же причина моей неудачи — в небрежности, незнании жизненного материала или творческом срыве?

По поводу моей предыдущей работы в стане критиков раздались робкие высказывания о том, что налицо — снижение уровня, первые, но отнюдь не безобидные признаки повторения. Я обязан был любой ценой парировать эти неприятные, хотя и деликатные нападки, доказав новой пьесой свои драматургические способности. А этого как раз и не произошло!

Я не был склонен предаваться бесплодному отчаянью, поэтому вскоре мне надоело ломать голову над причиной своего неуспеха, и я с удовольствием стал размышлять о киносценарии. Он был написан мной на одном дыхании, фильм просто родился в моем воображении, как мифическая богиня возникает из морской пены. И не важно, что мне была незнакома пресловутая киноспецифика, которой режиссеры и сценаристы пугали писателей-дебютантов в кино! Это не помешало мне создать сценарий, о котором Иванчев сказал, что на месте Рашкова он использовал бы его почти полностью как основу для будущего фильма! Сейчас, прочитав сценарий Докумова, я лишний раз убедился в этом…

Не следовало ли действительно всерьез задуматься об обновлении своего творчества, о смене жанра? Может быть, Мари-Женевьев была права, настаивая на прекращении постоянной халтуры для театра и моем возвращении к беллетристике? Я вспомнил о своей давно вынашиваемой мечте написать большой роман о любви. А теперь жизнь сама подталкивала меня к старому замыслу! В последние дни я много думал о Норе, а ведь я всегда, еще с самого начала, считал, что если я когда и займусь этим романом, главным источником вдохновения станет она и наша короткая, но такая глубокая связь! Но если я действительно любил ее так сильно, почему с такой легкостью пожертвовал ею? И что, в сущности, повлияло на меня — суд или общее состояние страха и предосторожности, царившие в то время?

И существовал ли в действительности тот странный мартовский ранний вечер или он — порождение моей фантазии?

Все было перевернуто вверх дном. Перед шкафчиками и буфетом лежали груды разбросанных вещей, подушки с кресел — сброшены на пол, полки с книгами напоминали беззубые челюсти, в которых лишь кое-где торчали редкие зубы.

Я окинул взглядом эту печальную картину и посмотрел на Нору. Она стояла, прижавшись к стене, как испуганный ребенок. Ее малиновый халат распахнулся, обнажая часть белоснежной груди. Тяжелая прядь, выбившаяся из блестящих, забранных в узел, волос, крылом спадала на плечо.

— Это было ужасно! — прошептала она, медленно шатнувшись мне навстречу…

Я обнял ее, осыпая лицо поцелуями. Мой затуманенный взгляд шарил по полу. Подушки и книги, валявшиеся вокруг, действовали на меня как-то особенно. Никогда еще я не желал ее так сильно, как в эту минуту, может быть, потому что чувствовал, что и она испытывает то же самое. Я подхватил ее на руки и положил на ворох одежды. Нора, крепко зажмурившись, прижималась ко мне все сильней и отчаянней, будто стремясь спрятаться от всего мира, от вещей, от самой себя…

Когда все было окончено, она осталась лежать на полу с зажмуренными глазами. Я осторожно пошевелился. Какая-то коробка впивалась мне в спину, и я отодвинул ее. Подтяжки Михаила опутали мне руку, щеку гладила женская нейлоновая рубашка. Вокруг валялись книги, а мы сами напоминали людей, застигнутых внезапным землетрясением.

Я робко дотронулся до ее плеча. Не пошевелившись и не взглянув на меня, Нора тихо сказала:

— Уходи!

Я осторожно закрыл за собой дверь и направился в милицию…