Провинциальная история

Освободившийся от доспехов, барон Козелкович вытирал лоб платком, потел, снова вытирал и снова потел. Он выглядел одновременно растерянным, задумчивым и печальным. И от кубка, поднесенного слугою, отмахнулся, как и от самого слуги.

— Как она? — первым делом спросил он целителя, когда тот переступил порог. А Ежи мрачно отметил, что любезнейший мастер Дурбин изволил сменить костюм. И нынешний, из темно-зеленого сукна с легкою золотой искрой донельзя ему к лицу.

Волосы мастер зачесал гладенько, убравши их под парик, тоже гладкий, с буклями по бокам и хвостом. Хвост он перевязал бархатною лентой, украшенной парой кабошонов.

Лоб припудрил.

Глаза подвел для пущей выразительности.

И туфли новые с длинными носами и квадратными пряжками, на которых тоже переливались всеми оттенками зелени каменья.

Модник, стало быть.

— К моему величайшему удивлению, весьма неплохо. Конечно, девочка утомлена и истощена, но скорее эмоционально, нежели физически, — говорил он медленно, важно, выделяя каждое слово.

И притом перебирал перстни на пальцах.

На левой руке перстней было пять. На правой — семь, и от обилия их, нанизанных один за другим, пальцы казались золотыми.

— Ее энергетическая структура не то чтобы полностью стабилизировалась, скорее уж имеет место локальный прогресс отдельных локусов.

— Проще! — рявкнул Козелкович, теряя терпение. А Ежи с трудом сдержал усмешку: не то время выбрал мастер, чтобы умствовать.

— Проще… скажем так, если бы я сам не осматривал девочку не далее, как вчера, я бы сказал, что болезнь ее находится на той стадии, когда еще нет нужды в подпитке… не уверен, что понимаю суть произошедшего, но этой своею прогулкой ваша дочь купила себе пару месяцев жизни. Или лет.

Ноздри барона дрогнули, он приоткрыл было рот, собираясь сказать что-то, но мастер Дурбин не заметил:

— Прелюбопытнейший феномен… никто прежде не сталкивался с подобным… интересно, как долго продержится эффект?

— Интер-ресно? — тихо пророкотал барон, и Ежи почувствовал, как изменилось его настроение.

Не только его.

Вспыхнули вдруг те самые первичные узлы.

— Простите, неверно выразился. Я очень надеюсь, что речь идет о годах. И… мне обязательно нужно будет побеседовать с этой ведьмой… как, простите, ее зовут?

— Анастасия, — вынужден был ответить Ежи.

— А… по батюшке?

— Она не представилась.

— И род, к которому она принадлежит…

— Мне не известен, — говорить о ведьме с этим вот столичным хлыщом, который сиял и поблескивал, и кажется, не постеснялся корсет затянуть, ибо осанка его была куда более прямою, чем Ежи запомнилось, желания не было.

Тихо хмыкнул Анатоль из своего угла.

— И откуда она появилась вы тоже, полагаю, не знаете… скорее всего, дикая… — это мастер Дурбин добавил тихо и с немалым воодушевлением.

Дикая.

Ежи готов был свой форменный камзол сожрать, если оно не так.

— Что ж… надеюсь, она не откажется просветить меня…

— Господа, — Козелкович поднялся с места. — Надеюсь, вы поймете, но… я должен проведать дочь.

И вышел.

Глава 20 Сказывающая о суровых буднях настоящих мужчин и честолюбивых их планах

…я не сдурела, я вообще такая.

Чистосердечное признание некоей заневестившейся девицы при близком знакомстве с потенциальным супругом.

Антошка Савушкин был человеком в высшей степени серьезным, а что в года свои еще семьею не обзавелся, так исключительно по причине этой вот серьезности.

Ну и еще из-за бедности, конечно.

И матушкиного дурного нрава. То ей одна девка не хороша, то другая. Сестры, само собою, не желают братца женатым видеть. Кто ж тогда работать станет?

Правда, и без жены Антошка работал не сказать, чтобы много. Но не из лени, отнюдь, из-за той же серьезности и основательного к любому делу подхода, который люди иные отчего-то понимать не желали. Вот взять хотя бы купчишку, который Антошку нанял лабазы стеречь. Оно-то вроде и просто, сиди да стереги, но… а как быть, если вдруг лихой человек сунется?

Или пожар приключится?

Или мышей нашествие, которые, всяк знает, нашествовать горазды особенно под полную луну да ведьмино слово. Еще те твари. И что, Антошке за дела ихние отвечать? Или вот, вода в реке подниматься начнет… или…

Купец, сперва головою кивавши, после реки хмуриться начал, а там и вовсе рукой махнул. На Антошку.

Глупый человек.

Умный-то все обстоятельства учел бы… а этот… маменька крик подняла, дескать, Антошка бездельник. Сестры стенать начали, что с ним-то они точно замуж не выйдут, потому как из приданого у них — по курице, рушнику да братцу никчемушному.

Бабы, что с них взять.

От горя Антошка и отправился в корчму, где давно уж облюбовал себе уголок, вроде как работать, ибо был грамотен, благо, батюшка еще в те далекие годы Антошкиной юности оказался в достаточно мере черствым и стойким, а потому грамоту вколотил ремнем, через задницу. Все надеялся, что Антошка в люди выбьется.

Он бы и рад…