Провинциальная история

И проталина находится, крохотное пятнышко, которое отзывается на прикосновение ласковым теплом. Стасина рука замирает, а искры… сила светлая солнечная, она и вправду есть.

И получается…

Получается, что Стася действительно ведьма?

— Та старуха рассказывала Ладушке сказки, как ей думалось. О том, что мир не един, а ведьмины тропы способны завести так далеко, что… никто-то не найдет ни пути, ни дороги.

— И она ушла?

Сила ощущается на языке терпким вином из одуванчиков… откуда Стасе знать, какое оно на вкус? Ниоткуда. Она и не знает. Она просто подумала, что, если бы из одуванчиков делали вино, оно обязано было бы быть таким вот, теплым.

Летним.

Ярким.

— Признаюсь, даже мне эта затея показалась… странной. Я пытался говорить. Убедить, что нет нужды, что можно иначе. Уехать, скажем, к свеям. Морской народ ценит тех, кого боги наделили силой. Или дальше. Что иные миры — это сказка, выдумка…

…и еще недавно Стася охотно бы согласилась.

— Но ведьмы упрямы, пожалуй, упрямее магов. Ею завладела эта мысль: уйти. Найти место, где не будет ни магов, ни ведьм, ни силы, где одни лишь обыкновенные люди.

И у неё получилось, пожалуй.

Там, дома, и вправду не было ни магов, ни ведьм, а только одни лишь обыкновенные люди.

— Правда, у неё не выходило. Ладушка пыталась. И в ведьмином лесу, и дома. Она считала, высчитывала что-то… злилась. Бросала все. И начинала сначала. Не знаю, что гнало её, то ли обида на супруга, то ли страх, что он добьется-таки своего…

— А он…

Стася открыла глаза.

Искры ластились к коже, больше не обжигая, будто признав за Стасей право касаться их. Они поднимались над ладонью и опускались, разливаясь дрожащим робким светом.

— Он явился по первому снегу. Не один… еще трое магов немалой силы… потребовал встречи со мной. Привез указ государев… смешно… государственное дело…

Смешно не было.

Ни Стасе, ни ему самому, что отвернулся, показывая полупрозрачную спину.

— Мне повелевалось немедля вернуть Ладушку законному супругу.

— И вы… отказали?

— Я спросил, как он далее мыслит их жизнь… глупый мальчишка, — Евдоким Афанасьевич покачал головой. — Он вбил себе в голову, что если запереть Ладушку в тереме, а после раз за разом говорить ей о любви, то она возьмет и поверит. Простит его. И они заживут вдвоем долго и счастливо. Только, конечно, сперва её лишат силы, чтобы не сбежала. Но потом, без силы, когда она станет обычною, они всенепременно заживут долго и счастливо.

Теперь светилась уже кожа.

Мягко, странно… Стася потрогала руку, но ничего-то не изменилось.

— Он тоже был упрям, этот мальчишка, уверившийся, что лишь ему известно, как нужно жить правильно. Он видел во мне врага, который стоял на пути их с Ладой счастья. И готов был воевать.

— А вы?

— И я… готов был. В конце концов, закон стоит превыше воли отдельного человека, даже если это воля государя. О чем и поведал. А после закрыл свои земли.

— Но она все равно ушла?

— Когда я вернулся, Лады уже не было… я почувствовал это. Я… искал. В доме. И в лесу, но тот сказал мне, что осиротел. И деревья плакали, а я с ними. Я бродил там, звал её, не способный поверить, что она и вправду ушла… из мира.

Стася поднесла ладонь к губам и вдохнула свет.

Точно вино.

Из одуванчиков.

— И ушла ведь, как была, в домашнем платье, не прихватив с собой ничего-то, пусть даже давно уж собрала котомку на этот случай. После я понял, что она, верно, пошла за мной и слышала наш разговор. И… страх её стал столь велик, что подчинилась ему и сила, и сам этот мир, открыв тот путь, которого она желала.

— В мир, где нет ни магов, ни ведьм, — завершила рассказ Стася. И обняла себя. — А… вы?

— Я отписал о случившемся что в Ковен, что в Гильдию, но мне, как видится, не поверили. Потребовали пустить представителей. Я согласился, мне тогда еще мнилось, что Ладушка вернется, а потому я все же искал пути примирения. Не себя ради, но ей здесь жить было… они приехали, долго ходили по дому, а вот в её лес войти не сумели, — Евдоким Афанасьевич усмехнулся. — Пытались, что маги, что ведьмы, но никого-то он не пустил. Кроме того глупого мальчишки… тот ушел, чтобы вернуться через три дня. Так ничего и не понял. Ругался крепко. Обвинял меня, мол, это я… и ведьмы… что с самого начала надобно силу обрезать, и тогда-то… я не выдержал, высказал, что накипело. Там и вовсе выставил прочь и его, и остальных. Тягостно стало слушать. Отписался жене, что ныне она живет сама, без моего участия, что… отпустил людишек, кроме тех, которые сами пожелали остаться. И закрылся от мира. Так и жил.

Доживал.

Ждал.

Он не скажет, не признается, но Стася знает — ждал. Каждый день, и дом держал для неё, той, которую любил. И даже после смерти не способен был отказаться от этого ожидания.

— Как почувствовал, что час мой наступил, то и запечатал поместье. Не думал, право слово, что печать эта и мою суть удержит, но… как вышло, так вышло…

— Ведьма! — донеслось со двора. Звонкий голос всколыхнул искры, заставив их подняться и закружиться. — Выходи сражаться!

Это еще что за…