Провинциальная история

— Давно следовало бы, да Огневушка моя испереживалась бы… Гурцеевы всегда служили! И ты будешь. Или тут, или там, но будешь! А нет… — посох окончательно расколол мраморную плиту, и вспомнилось, что на заседаниях думы батюшке не раз его в ход пускать случалось. — То и нечего имя родовое позорить…

Слово было сказано.

И во рту тотчас пересохло, да так, что язык к нёбу прилип. Намертво.

Это выходит… сердце забилось всполошенно, а спина взмокрела. Нет, никогда-то батюшка от сына не отречется… конечно, у Гурцеева братья есть, младшие, целых четверо, но… он ведь всегда был старшим.

Наследником.

И умным.

И…

— Ты уж постарайся, — батюшкина тяжелая ладонь легла на плечо. — Не опозорь меня, Мишанька… езжай. И поговори с женой. В ноги упади, коль понадобится. В том стыда нет. Прощения попроси. Клятву дай, что образумишься… только смотри у меня, — перед носом возник кулак. — Ласкою… с ведьмой иначе никак.

С ведьмой.

Батюшка ушел, а слабость в коленях осталась.

И стыд.

И… плита расколотая, которую менять надобно, но теперь батюшка, тут и гадать нечего, денег не даст. А все почему? Все потому, что она, ведьма, виновата… уехала, опозорила перед всеми.

И батюшка туда же…

— Коня запрягать или коляску? — осведомился камердинер с видом таким, будто бы ничего в доме и вовсе не происходило. — И кого в сопровождение возьмете?

— Никого, — решил Гурцеев, справляясь с собою. — Сумку собери… самое простое. Передашь записку в клуб, что сегодня быть не смогу. И… вообще.

Он дернул головой, чувствуя, как затягивается на шее петля беспорочной службы, в войске ли, в присутствии ли.

Нет уж.

Не будет он воевать. И крепить своей силой засечную черту или что там еще крепить надо. И в Крым не пойдет. Что ему в том Крыму? Одна пустыня… кому она вообще нужна?

Аглаю же…

Вернет.

Никуда она не денется. Она клялась! И вообще…

Ведьма.

 

К поместью возлюбленного зятя — а зятя Аграфена Марьяновна любила вполне искренне, ибо силою его, а также средствами многое для собственного хозяйства сделать сумела — она прибыла на подводе. Нет, можно было бы коляску заложить, во-первых, коляску было жаль, ибо почти новая, третий десяток только сменяла, во-вторых, от скорой езды Аграфену Марьяновну слегка мутило.

Вот ведь…

В прошлые разы-то легче все проходило. А теперь то ли годы сказались, то ли волнения, но мутило изрядно, только и успокаивал, что запах свежего сена да железа. Аграфена Марьяновна прихватила с собой ножичек, который тайком и нюхала. Одного раза даже лизнула, после спохватилась, что сие — примета до крайности недобрая.

Может, обойдется?

— Маменька, я устала, — проныла Светлолика, ноги с подводы свесивши.

— Потерпи, уж недолго осталось.

Светлолика скорчила рожу. Аграфена же Марьяновна подумала, что, может, не стоило сразу да в поместье ехать? В городе бы остановиться, умыть, приодеть Ликушку, а уж после и зятя радовать.

Лика-то, даром, что молода, но собою хороша.

Округла.

Мягка.

Коса до пояса. Глаз синий, лукавый… нет, все-то девицы о пятнадцатом годе красивы, но в ней, в Лике, было аккурат то, ведьмовское, неуловимое очарование, которое заставляло мужчин терять разум. И взяла-то младшенькую Аграфена Марьяновна с собою не просто так, а на всякий случай.

Глядишь и…

Правда, пока о том думалось осторожно, ибо не привыкла Аграфена Марьяновна неубитых зайцев свежевать. Вот сперва встретится с зятем, перемолвится словом-другим, поймет, что там в доме происходит. С Аннушкою побеседует, объяснит, что и в монастыре можно неплохо устроиться…

…чуялось, конечно, что старшенькая не обрадуется.

Или…

Просто оставить Лику? Чтоб при сестрице была, помогла в горе, а там… она сообразительная, поймет, как делать надобно.

— Мам, а мам, а до Китежу когда поедем? — сообразительная Лика высолопила язык и глаза на него скосила. Может, поспешила Аграфена Марьяновна с сообразительностью-то?

Да только больше-то никого нет.

И…

Пока еще девка помрет, пока похороны, поминки. В монастырь, чай, тоже не сразу принимают… да и время выждать надобно, иначе слухи пойдут всякие. Нет, этак и год пролетит, и два.

Все верно.

— Никогда, — ответила Аграфена Марьяновна, ножик нюхая. — Что нам там делать?

Светлолика насупилась.

И задравши подол, поскребла босую ногу. А ведь велено было, чтоб сидела смирнехонько. Нет, конечно, одежу ей приличную Аграфена Марьяновна справила, из собственных её сарафанов перешили пару, да еще душегрею отдала почти новую.

Но не в дорогу же вздевать?

Вот и сидела Светлолика в простеньком полотняном сарафане, который задрала вовсе уж неприлично.

— Чегой? Свербит! — и вновь ногу поскребла. А нога-то черная, страшная… нет, надобно было в город ехать…

…додумать не успела, потому как где-то впереди, неподалеку, грохнуло, да так, что всякое воронье, которое на деревьях до того сидело тихонечко, поднялось со всполошенным криком.

Дернулась лошаденка.

И мужичок застыл, только рука к вилам потянулась.

— Чегой там? — Светлолика соскочила с воза. — Маменька?!

— Сиди, — велела Аграфена Марьяновна, когда раздался второй выстрел. И ведь рядом совсем, ежели не только звук, но и запах долетел.