Провинциальная история

— Матушка? — мужик вожжи протянул. — Глянуть?

— Глянем, — согласилась Аграфена Марьяновна, вожжи Светлолике передав. И та скривилась, уже поняв, что глядеть будут без нее.

— Матушка, — ныне в голосе мужика послышался упрек. — Вы б того… постереглися б.

— Иди давай, — Аграфена Марьяновна вытащила из вороха сена пару пистолей, прихваченных не столько из действительной надобности — места вокруг были на диво спокойные, — сколько по привычке. Еще батюшка, когда дарил, сказал, что нет ничего, столь же надежного, как добрый пистоль.

Аграфена Марьяновна и зарядила.

И искровики повернула, чтоб, значит, время зазря не терять.

Нет, вперед-то она не лезла, но за Первушей, который славился неторопливостью, но при том был в той мере старателен, чтобы удержаться при доме, пристроилась.

Идти и вправду было недалече.

Первое, что Аграфена Марьяновна увидала, была сосна.

Огромная. Тяжелая.

Легшая аккурат поперек дороги. Блестела смола на старой коре, пахло живым деревом, как оно бывает, когда повалишь свежее… сосны стало жаль. Этакую и продать можно, ишь, ровнехонька, гладенька. Сучья пообрубить и на доски. А доски-то вчетверо против кругляка идут.

После уж, за поломанными ветвями — кто ж рубит-то так, даже по низу не счистивши? — Аграфена Марьяновна увидала и бричку, и людишек, её обступивших.

— Разбойники, — сказал Первуша, к хозяйке повернувшись.

— Разбойники? — Аграфена Марьяновна не испугалась, скорее уж удивилась. Нет, нельзя сказать, что везде-то в Беловодье было спокойно, случалось по-всякому, на границах так и вовсе, сказывали, беспорядочно, то одни озоруют, то другие. Но тут же не граница!

Места известные, купцами наезженные… и никто-то давно уж на охрану не тратится. А тут…

— В город надобно, матушка, — Первуша покрепче вилы перехватил. — Пока не заметили…

Поздно.

Стоило отступить — Аграфена Марьяновна была все-таки человеком разумным, а потому понимала, когда и вправду не стоит вмешиваться — как сзади раздалось развеселое:

— Стоять!

— Стоим, — прогудел Первуша, разворачиваясь, да так, чтобы влезть между человечком, из лесу вылезшим, и Аграфеной Марьяновной.

Был этот человечек грязен.

Обряжен в бархатный кафтан, натянутый поверх другого кафтана, поменьше.

И пьян.

Это Аграфена Марьяновна поняла по дурноватому блеску в глазах.

— Еще одна баба! — крикнул он прегромко. — Ишь, свезло-то…

К горлу подступила тошнота, вспомнилось вдруг все, что бабушка сказывала Аграфене о тех, сгинувших в прошлое временах, когда разбойников на дорогах водилось превеликое множество.

— Погуляем… ишь, погуляем… — он перебрался через кучу валежника и пошел на Первушу, сабелькою поигрывая. — А ничего… старовата, но кругла, хороша… крепкая, долго послужишь.

И поняла Аграфена Марьяновна, что не пощадит.

Ни её.

Ни Первушу…

Кольнула мысль, что и Светлолику найдут, подвода тут, недалече стоит, и…

Взметнулась сабелька. И рука Аграфены Марьяновны сама собою поднялась, коснулись пальцы искровика, выпуская силу, а та, быстрая, огненная, кольнула порох.

Выстрел грянул.

Оглушил.

А человек, еще вот стоявший, вдруг накренился, споткнулся да и растянулся на земле, лицом в неё рухнувши.

— Бежите, матушка… — Первуша развернул её и в спину подтолкнул. — До города… а я тут…

Сабельку он поднять успел.

Только и успел, удар принимая. Аргафена Марьяновна второй пистоль вскинула и зажмурилась. Спасите, Боги…

 

[1] Охабень (от охабити — «обнять, охватить») — это легкая верхняя распашная, длинная, до каблуков, одежда, с прорехами под рукавами, с четвероугольным откидным или стоячим воротником. Застегивалась на пуговицы. Носили ее поверх кафтанов.

[2] Название шапка получила, поскольку изготавливалась из горлышек пушных зверей, лисиц, соболей. Соответственно, горлышек на высокую, около 50 см, шапку уходило множество, и стоила она немалых денег. Спереди на шапке делали прореху, с одной стороны от которой нашивали петли с изображением фигуры (часто – змеи или львиной головы), а с другой – золотые пуговицы.  В боярских домах горлатные шапки надевали на так называемые болванцы, на заказ расписанные иконописцами. Подобные деревянные держатели становились важным украшением интерьера и предметом гордости хозяина дома.

Глава 37 Где вершится дурное, а излишняя доброта впрок не идет

Глава 37 Где вершится дурное, а излишняя доброта впрок не идет

 

Подбитый глаз уменьшает обзор, но увеличивает опыт.

Жизненная мудрость.

 

После уж Ежи понял, что, во-первых, никак не мог услыхать выстрела. А во-вторых, уж точно не успел бы на помощь, ибо расстояние от дороги до дома было приличным, такое и конным не преодолеть, а пешим…

Но это после.

Тогда же все случилось быстро.

Вот он стоит в стороночке, любуясь ведьмою, которая с прошлого дня будто бы еще краше стала. И думает, что гребни такой дарить негоже.

Еще обидится.

Тем паче волос короткий, да и…

…кожа смугловата, волос темен и не просто, а то ли в синеву, то ли в зелень, аккурат, что крыло вороново. Брови вразлет.

Губы алые.

Румянец.