— Ева, давай говорить открыто. Ты меня жалеешь, а я этого не переношу, хватит с меня домашних.
— Не собираюсь я тебя жалеть…
— Тогда как же тебя понимать?
Евлогия растерялась. Ей нечего было сказать, он был прав — она действительно его жалела, покровительствовала ему, сочувствовала, рядом с ним ей было неловко, как всякому здоровому человеку. Но как бы ему внушить, что это еще не все, что существует и другое — ее влечет к нему! Как ему открыться, что она мечтает о новой операции, которая восстановила бы его ногу, признаться в том, что однажды ей даже приснилась его первая выставка; на одном из полотен был изображен хромой мужчина, сидящий у побеленной стены, ослепительно белой и чистой, а возле него стоял красавец кот и глядел ему в лицо. Под картиной значилось: «Автопортрет». Но вот что было странно — Петко без палки свободно расхаживал по залу, не обращая на нее никакого внимания…
— Ничего, Петко, ничего, — сказала она. — А картины ты мне покажешь. Будь здоров!
Прочти он в этот миг ее мысли, он бы поверил в чудеса. Ведь у него действительно есть подобный автопортрет, и действительно с котом, только художник изображен сидящим на скамейке под виноградными лозами с выброшенной вперед негнущейся ногой. Возле палки, выгнув спину, сидит кот, уставившись в зеленую листву наверху. Эту картину Петко начал рисовать два года назад, сперва сделал набросок, потом стал писать маслом. Работал втайне от своих домашних, когда оставался дома один, и прятал холст в чулане, под другими полотнами. Картина была уже почти готова: сплетения виноградных лоз, купающиеся в солнечных лучах, обилие светотеней, торжество радостных тонов. Только лицо хромого, попавшее в густую тень, оказалось темным. Прорезанное яркими солнечными бороздами, оно выражало суровую печаль и неизбежное примирение. Петко чувствовал, что это самая удачная его работа, и в то же время, глядя на нее, испытывал тайный страх, что это полотно может оказаться его первым и последним зрелым произведением. Что бы он потом ни нарисовал, все будет нести на себе отпечаток этой печали и грядущего примирения, хотя сюжеты будут другие.
— А ты знаешь, мама как-то спросила меня о нас с тобой, — сказал он после долгой паузы.
— И что же ты ей ответил?
— Ничего.
— Твоя мать подозревает меня, сама не зная в чем, — заметила Евлогия. — А сестра твоя по-глупому ревнует ко мне.
— Есть что-то.
— А ты ревнуешь сам себя, — добавила она.
— Возможно, — немного наивно усмехнулся он, разрумянившись от выпитого, его глаза казались чуть сонными.
Евлогия встала, порывисто поцеловала его в висок и метнулась на кухню, чтобы приготовить что-нибудь на обед. Когда она вернулась, Петко дремал.
14
Леда Трингова, стоя в ванной, делала массаж лица. Через полчаса за нею должен заехать Караджов, сегодня она будет гостьей в его новой квартире. С тех пор как они впервые вместе ужинали, прошло почти два месяца. Они часто ходили в кино, в рестораны, ездили на Витошу — он предлагал заночевать на какой-нибудь турбазе, но она отказалась: не могла оставить мать одну, не предупредив ее заранее. Караджов не стал настаивать, как и во всем другом. Вообще, то ли он такой странный по своей природе, размышляла Леда, то ли с вей ведет себя странно — теперь его ухаживания совсем не такие, как поначалу: говорит он мало, и меньше всего о себе. «Я весь обнажился в первый вечер, этого достаточно, — ответил он ей, когда она о чем-то спросила. — О себе вы не рассказали и половины того, что я. Пускай каждый держит свое прошлое про себя».
Когда он стал приглашать ее к себе домой и она заранее приготовилась ответить отказом, Караджов вдруг дал ей понять, что в данном случае речь идет не о ловушке — мол, жены дома нет, нечего теряться! «Мы с женой разводимся, живет она в провинции», — без видимой связи сказал он и подчеркнул, что на вечер приглашена одна супружеская пара, его друзья, так что они будут не одни. Леда поинтересовалась, давно ли они с женой живут порознь. «Какое это имеет значение? — ответил он. — Все уже решено». Леда настояла, чтобы он рассказал о своей жене, и Караджов бегло описал Диманку — ни похвал, ни осуждения. Однако за его внешним спокойствием она уловила и горечь, и сожаление. Последнее ее задело: даже если это так, зачем ей об этом знать, их отношения ее мало интересуют. Уж не ищет ли он в ней отдушину среди семейных дрязг?
Теперь она могла взглянуть на его странности под другим углом. Вроде бы нет оснований думать, что это мимолетная мужская шалость, очередное тайное бегство от семьи, вызванное желанием поразвлечься. А может быть, именно так и есть — просто это терпеливое выжидание опытного охотника? Она встречала таких мужчин — месяцами изображают из себя рыцарей, мятущихся и утомленных могикан, чтобы, улучив подходящий момент, броситься в атаку, позорящую обе стороны. Такие ненавистны ей.