Провинциальная история

Часов в девять вечера Дженев почувствовал себя плохо. Началось кровохарканье, обычный для курильщика кашель до такой степени углубился, что, казалось, иглами прошивал его легкие. Стоил заливался потом — это был признак нового кризиса. Вскоре состояние его ухудшилось еще больше, началось удушье. Приступы следовали один за другим — то слабые, при которых он еще мог держаться на ногах, то жестокие, сопровождавшиеся обильным кровотечением. Стоя на коленях, он наклонялся над ванной, и журчащая вода смывала его кровь. Поначалу ярко-алая, она постепенно становилась бледно-розовой и покорно сползала в сток. Во всем этом было что-то зловещее, напоминавшее убийство.

Он был дома один. Мария сообщила из театра о своей неожиданной командировке в соседний город — в сущности, ему было все равно, куда и зачем она поехала, — а Евлогия еще не пришла. Впервые за многие годы Стоил почувствовал себя всеми покинутым и в промежутках между приступами представлял себе свое будущее: жалкая беспомощность, унылый закат в полном одиночестве.

Прижимая ко рту платок, он дотащился до телефона и набрал домашний номер Диманки. С минуту слушал долгие гудки, а потом, спохватившись, с горькой гримасой бросил трубку: ведь этим телефоном пользуется и Христо! Лучше позвонить Крыстеву.

— Найден, — еле выговорил он, — ты мог бы забежать ко мне?.. Да, сейчас… Я жду.

В прихожей послышались шаги Евлогии. Едва открыв дверь, она тут же все поняла и бросилась к отцу. Уложила его, подсунула подушку под голову, принесла мокрое полотенце и, с трудом сдерживая слезы, стала считать его пульс. Стоил успокоился, расслабился, он был так благодарен дочери и корил себя за мрачные мысли.

Минут через десять приехала «скорая помощь». Ему сделали уколы, напоили какой-то холодной горечью и предписали полный покой, предупредив, что утром приедет лечащий врач.

А в дверях уже стоял запыхавшийся Крыстев. Услышав по телефону голос Дженева, он обо всем догадался. В комнате пахло лекарством и кровью. Присев возле Стоила, он схватил его легкую, восковую руку, обтянутую кожей.

— Что ты с собой делаешь? Опять накурился до чертиков!

Дженев усмехнулся:

— Надо же такому случиться именно сейчас, перед совещанием!

— Оставь свои совещания! Если ты только за тем меня позвал, я ухожу!

— Погоди, — задержал его Дженев. — Больше не буду, обещаю.

Пока они говорили, Евлогия заварила чай, прибрала в гостиной и сказала, что ей надо в аптеку.

— Дядя Найден, вы меня дождетесь, правда? — попросила она.

Оба проводили ее отеческими взглядами.

— Славную ты вырастил дочку, — заметил Крыстев. — Вся в тебя. И в характере что-то есть дженевское.

Стоил вздохнул:

— Лучше бы не было.

— Почему? — возразил Крыстев, у которого дочь была слишком робкая и какая-то нескладная.

— Женщина есть женщина, ей не перенять того, чем жил ее отец, — задумчиво сказал Стоил.

— Очень уж усложнилась жизнь, будь она неладна! — отозвался Крыстев.

— И упростилась.

— В каком смысле?

— В том смысле, что характеры у людей стали проще, намерения обнажились, хотя все это недоказуемо. Ты не находишь?

— В какой-то мере да, — произнес Крыстев.

— Почему — в какой-то мере? Возьми хотя бы нашего Христо, он с самой гимназии у меня на глазах. Так вот, сейчас родная мать не узнала бы его, да он и сам удивился бы, если б мог взглянуть на себя со стороны.

— Пожалуй, ты прав, он изменился до неузнаваемости.

— А почему? — живо спросил Дженев, морщась от покалывания в груди.

Крыстев пожал плечами.

— Потому что для этого есть условия, — продолжал Дженев. — Мы сами их создали. И герои не заставили себя ждать.

Крыстев задумчиво кивнул.

— Ты честная душа, ты поймешь меня: так повелось, что мы стали довольствоваться полуправдой. Каждый день, уговаривая себя, что это временно, закрываем глаза на недостатки или явное безобразие. Но рано или поздно за все это приходится дорого платить…

Крыстев сидел ссутулившись и молчал.

— Ужасная штука, эти компромиссы, Найо. Наш Христо — живой пример.

— Что правда, то правда, — сказал Крыстев, тронутый дружеским обращением. — Но такое положение не может долго продолжаться.

— Почему не может? — приподнялся Дженев. — Еще как может, особенно если не стыдно перед самим собой…

— Ох, в этом ты прав, спору нет! Каждый день соглашаемся на компромиссы, по собственной глупости соглашаемся.

— И со зла, — добавил Дженев.

— И со зла, — кивнул Крыстев. — Но такая практика недолговечна.

Дженев вздохнул.

— Как знать, Найден. То, что вошло в практику, искоренить не так-то просто. Зло сильней любой идеи добра, это я испытал на собственном горбу… А теперь доставай блокнот и пиши.

Крыстев удивился.

— Пиши, пиши, я буду тебе диктовать. Завтра пойдешь вместо меня в окружком. Вон там все материалы, ночью посиди над ними, а Первому, Боневу, передашь то, что я тебе продиктую. Лично, из рук в руки!