Провинциальная Мадонна

— Да хоть с кем, хоть со святыми угодниками! Сказала, не увидишь, значит, не увидишь! Пошел, пошел отсюда! Больно надо твоим исполнителям по дворам бегать… Как собаку на них спущу, только пятки сверкать будут! Против лома нет приема, ты меня знаешь!

— Да. Знаю, к сожалению. Но может, все-таки поговорим, Татьяна Ивановна? Вы поймите, я Мишеньке не чужой… Нельзя сына от отца отлучать… Он по мне скучает…

— Ага, как же! Смотрите, люди добрые, как заговорил! Как жену бросать, так это ничего, можно, да? А от ребенка, значит, нельзя отлучать? Нет уж, не два горошка на ложку! Сам так решил, сам и получай! Иди, иди отсюда, не отвалится ничего! Нищим только по пятницам подаем!

— Татьяна Ивановна, нельзя так, вы права не имеете… Не драться же мне с вами, честное слово…

— Драться? А ты попробуй, толкни меня, быстро на пятнадцать суток в каталажку сядешь! Уж я устрою тебе праздник, будь уверен! Ну, давай!

Шагнул под маминым напором назад, чуть не споткнулся. Еще шагнул, еще… Потом повернулся, медленно побрел к калитке. Этого уже Надя не выдержала: бросилась к маме, запричитала, жалко сложив ковшиком ладони:

— Мам, ну пусть он… Хоть один разочек, мамочка… Мишенька же каждый день про папу спрашивает…

— Уйди, Надька, не лезь под руку! Тебя тут не хватало! — оттолкнула она дочь, не глядя.

От калитки Сережа обернулся, нашел ее глазами, проговорил едва слышно:

— Спасибо, Надь… Скажи Мишеньке, что я еще приду… Чтоб не забывал…

— Скажу, Сереж! Скажу! Обязательно скажу!

За облетевшим кустом сирени мелькнула коричневая куртка… Сердце в груди билось болезненно, гулко — ушел, ушел! Сзади стояла мама, зло сопела в затылок. Протянула руку, схватила за плечо, подтолкнула к крыльцу:

— А ну, пойдем в дом, Надежда… Там поговорим…

Стукнула дробью в дверь, резко выдохнула, тряхнула плечами, будто сбрасывая остатки гневливости. Было слышно, как Наталья, тихо ругаясь, возится со щеколдой. Наконец дверь скрипнула, открылась.

— Ну что, ушел? — злорадно улыбаясь, спросила она. — Слышала, как ты его матом крыла…

— А Мишенька… Он что, тоже все слышал? — с ужасом спросила Надя, заглядывая в комнату и ища взглядом племянника.

Они обе уставились на нее в злом недоумении. Переглянулись, снова уставились. Наконец мама заговорила возмущенно:

— Представляешь, Наташка, что эта коза сейчас выдала? Подскочила ко мне и говорит — пусти его, мол, к сыну… Я аж обалдела от такой наглости, представляешь?

— Надька, ты чего это? — с укором спросила сестра. — Я ж тебе вроде родная, а он кто? Да никто! Теперь уж совсем посторонний человек!

— Ну почему же посторонний? Он отец Мишеньке, как ты не понимаешь! Они же любят друг друга! С этим-то что делать? Да и вообще… Как вы можете… Что он вам сделал плохого? Вот что? Вы им помыкали — он молчал, ответить не мог… Всегда благодарен был, старался. Из кожи вон лез… А вы…

— Мам, да что это с ней? Ишь как заговорила!

— И впрямь, чего несешь-то, коза сопливая? За сеструху должна горой стоять, а ты… Да кто твоего мнения вообще спрашивает? Лучше смотри да учись, за кого не надо замуж выходить! Ишь ты, разговорилась… То молчит, слова не вытянешь, а то вдруг понесло не к месту…

Постепенно мама с Натальей переместились на кухню, продолжая возбужденно обсуждать детали разыгравшейся во дворе драмы. Надя вошла в комнату, присела на диван к племяннику, заглянула в грустные, налитые слезами глазки… И улыбнулась, с трудом заталкивая вовнутрь собственные, готовые было пролиться слезы, прижала малыша к себе, приговаривая:

— Ничего, Мишенька… Все будет хорошо. Папа сейчас сказал, что очень тебя любит…

— А когда он придет? — тихо спросил тот, отирая тыльной стороной ладошки капнувшую-таки из глаза слезу.

— Придет, Мишенька, обязательно придет. А если не сможет… Когда ты вырастешь, сам его найдешь, ведь правда?

— Правда… А ты будешь со мной его искать?

— Конечно, буду… Вместе найдем…

— А долго мне еще расти?

— Нет, недолго! Чуть-чуть совсем осталось! А сейчас давай книжку про Чиполлино почитаем…

На кухне Наталья, понизив голос и осторожно поглядывая на дверь, внушала маме сердито:

— Нет, ты не маши рукой-то! Говорю, приглядывай за ней, мам! Какая-то она у нас блаженная, ей-богу… Как бы не учудила чего… Семнадцать лет — возраст опасный, кто его знает, чего там у Надьки в голове! Так что приглядывай…

* * *

Морозец. Ох, какой крепкий, ядреный. Снег, будто жалуясь, повизгивает под ногами, холодный декабрьский ветер норовит забраться под воротник, схватить за горло ледяными пальцами. Почему-то настоящая зима всегда обрушивается неожиданно. Вроде неделю назад еще и снега не было, ноябрь стоял мерзлослякотный, а потом раз — и будто прорвало небеса, навалило сугробы, боязно глядеть с утра на столбик термометра за окном…

И, конечно же, обнаруживается, что в доме хлеба к обеду нет. И неважно, что сегодня суббота и к обеденному столу особо садиться некому — Наталья с Мишенькой в гости еще с вечера пятницы уехали, — а все равно мама ее от книжки оторвала, погнала в магазин за хлебом…

— Чего так скукожилась, Надюха? Замерзла, что ли?