— Давайте я вам помогу! — подскочил с соседней полки молодой парень, одинокий попутчик.
Схватил чемодан, потащил к выходу. Она с Вероникой поспешила за ним.
Проводница уже откинула железную штуковину, закрывающую ступени, первой спустилась вниз, на перрон.
Там никого не было. Парень поставил рядом с ней чемодан, поежился от холода, прыгнул обратно в вагон.
— Ну, и где твои встречающие? — участливо спросила проводница, оглядываясь по сторонам.
— Не знаю…
— А, вон какая-то старуха плюхает, видишь? Вагон-то далеко оттянуло. Видать, это к тебе.
По перрону действительно «плюхала», тяжело переваливаясь с боку на бок, полная пожилая женщина в черном пальто с каракулевым воротником, в теплой шали на голове. Остановилась невдалеке, с трудом переводя осипшее дыхание:
— Ой, не могу больше! Ты, что ль, Надежда будешь?
— Да.
— А я — тетя Люба, значит… Погоди, отдышусь!
Вытянув из варежки ладонь лопаткой, женщина обтерла щеки под шалью, присела без сил на Надин чемодан.
— Ну, встретили, и слава богу, — потрепала Надю по плечу проводница. — Чего стоишь-то как неродная? Хоть бы поцеловала тетку! Ишь, как она зашлась, сердешная. Бывай, девка, счастья тебе! Мы тут одну минуту всего стоим…
Махнув желтым флажком, она вскочила на ступеньки, лязгнула железной штуковиной. Дверь вагона захлопнулась, и поезд, пыхтя, двинулся дальше. Медленно проплыли вагоны, обнажив зимнее неуютие полустанка, освещенного тусклыми фонарями.
— Как доехала, доча? Все хорошо?
— Да, тетя Люба. Нормально доехала.
— Ну, тогда пойдем потихоньку… Ох, чемодан-то у тебя какой тяжелый!
— Ой, давайте, я сама понесу!
— Да ладно, сама. Вон ребеночка покрепче держи. Это кто у тебя — девка, пацан?
— Это девочка.
— А как звать?
— Вероника…
— Ишь ты! Имечко-то какое звонкое. Ничего, сейчас придем домой, баньку затопим, искупаем ее с дороги. Умеешь баньку-то протопить, нет?
— Умею, тетя Люба. Я тоже раньше в своем доме жила. Он у нас сгорел…
— Да знаю, знаю, мне уж Лилька все про тебя обсказала. Ничего, Надюха, крепись. Жизнь такая вредная штука, всяким боком может к человеку повернуться. А ты все равно крепись. Она тебе по морде, а ты — в поклон! Жива, мол, и слава богу, остальное приложится, мясом на боках нарастет. По мамке-то с сестрой девять дней уже справила?
— Нет еще. Девять дней в воскресенье будет. Я помню.
— Ну, вот и помянем… Пирогов напечем, холодца наделаем… А на кладбище-то там, дома, есть кому сходить?
— Да. Там тетя Полина есть, она обязательно сходит. Кстати, вы очень на нее похожи. Такая же сердечная…
— Что ж, спасибо на добром слове. Погоди, тут дорожка скользкая, не упади! Я недалеко от станции-то живу, сейчас вон пройдем по улице, в переулок свернем, третий дом справа мой будет. Сейчас темно, ничего не видно, а днем уж все разглядишь, что да как. Дома жарко, я печь хорошо натопила… И щи сварены, сейчас ужинать будем…
Так под тети-Любино бормотание и дошли до дома. Во дворе навстречу выскочил лохматый пес на цепи, сбрехнул лениво.
— Тихо ты, Полкан, ребенка разбудишь! — зашипела тетя Люба, и тот потрусил обратно в будку, поджав хвост и гремя цепью.
— А он не кусается? — осторожно спросила Надя, проходя мимо.
— Да не, где там. Старый уже, помирать пора. Он и лает-то из последних сил. Сейчас, погоди, ключи за притолокой нащупаю… Я их всегда сюда кладу, ключи-то, запомни на всякий случай, если без меня пойдешь куда…
— А воров не боитесь, так нехитро ключи оставляете?
— Да нет, чего у меня воровать-то. И жилец есть, мне не страшно.
— Какой жилец?
— Да командированный один, служивый человек. Он ревизор из Егорьевска, каждый год приезжает на наш молкомбинат проверку по финансовой части делать. Я-то в этом комбинате всю жизнь оттрубила — в молодые годы простой фасовщицей начинала, потом до начальника творожного цеха дослужилась. Меня там все знают… Вот и определяют ко мне Борис Борисыча в постояльцы из года в год… Гостиницы-то у нас нету… Ну, заходи, не стесняйся! Борис Борисыча еще нет, он совсем уж поздно приходит.
— И надолго он приезжает?
— Ну, это когда как, иногда и надолго. Зависит от того, как с очередной проверкой управится. Он дотошный такой, каждую бумажку насквозь рассматривает. Нынче уж и ревизоров таких честных нету, днем с огнем не сыщешь. Другим вон стол пощедрее накроют, коньяком напоят, денег в карман сунут — и вся проверка на этом закончилась, любой акт подпишут… А Борис Борисыч не такой, он честный до невозможности. Я сильно его уважаю, Борис Борисыча-то…
— А я не стесню? Я ж с ребенком…
— Да что ты, бог с тобой. Всем места хватит.
Тетя Люба зажгла свет, деловито начала стягивать пальто, разматывать шаль на голове. Надя осторожно огляделась, и вдруг подкатил к горлу слезный комок — почти все как в родном доме… Такая же квадратная прихожка с домотканым половичком посередине, прямо — вход на кухню, справа — вход в большую комнату. Или в залу, как называла ее мама. Даже вешалка на стене та же — деревянная, с большими загогулинами — крючками.