Провинциальный человек

— Я к вам опять. Приглашаете? — И, не дождавшись ответа, поплелся за мной вразвалочку. Он доставал мне как раз до плеча. Я косил на него глазами, и мне казалось, что со мной рядом шагает палач. Но вместо топора в правой руке он держал портфель. Он был огромный, потрепанный. Думаю, что Чирочек использовал его по ночам, как подушку. Дышал инспектор шумно и с перерывами. И я молил судьбу, умолял — вот бы умер он сейчас, вот бы умер. Но ничего не случилось, и я вошел в класс.

Урок тогда я построил оригинально: предложил ребятам изучить самостоятельно по учебнику новые темы: «Виды простых предложений» и «Главные члены предложения». Ребята уже раньше знали кое-что по этим вопросам, поэтому я и рискнул. Забегая вперед, скажу: Чирочку мой урок показался тогда странным и диким. Разве можно, мол, начинать новый материал без объяснений. Так может учить только лентяй или зазнайка. А это плохо, плохо-с... Он даже не стал разбирать мой урок, только похмыкал, повытягивал губы и больше в этот день со мной не общался. Но мои мученья на том не закончились. На другое утро он дал моим шестиклассникам контрольный диктант. И опять без предупрежденья, внезапно. А выполненные работы он собрал сам, мне, как учителю, не доверил. И даже больше того: стопочку тетрадей он положил в директорский стол и закрыл на ключ. И когда закрывал, лицо у него было таинственное и сердитое, и вместо губ опять образовался квадратик.

А вечером стал проверять. Ошибки, конечно, исправлял я, учитель. Но он брал каждую тетрадку себе в руки и подробно ее изучал. Изучение начиналось с обложки. Вначале он нюхал ее и разглядывал на свет, потом эту же обложку подносил близко-близко к очкам, потом отдалял от себя, потом опять все сначала. Я крепился, мне хотелось его ударить, стащить со стула, но что-то меня держало. Может быть, страх держал, а может, обида. Ведь он поглядывал на меня, как на вора, и безнадежно качал головой.

Перед ним на столе лежали нормы оценок. Я уже проверил половину работ, как он вдруг вскочил со стула и начал быстро ходить по учительской. Схватил текст диктанта и стал считать в нем количество слов. Делал это вслух, заикался, потирал руки и сильно потел. Наконец, он вынес свой приговор: «Диктант-то мы подобрали слабенький, и совсем нет дидактики». И больше он ничего не сказал. А я два дня ходил и думал над этой фразой, но так и не понял, не вник... А Чирочек за эти дни посетил все уроки математики, зоологии и даже проверил нашего физрука. И вот собрался наш экстренный педсовет. Мы все молчали, смотрели в пол, а Чирочек оглашал акт проверки. До сих пор помню его слова. И смешно, и грустно, и жаль себя. Неужели это было, неужели случилось? Чирочек снял очки, потом снова надел и начал чеканить: «Учителя школы способны к работе при условии, что будут повышать свой кругозор. А вот по всеобучу надо подумать... Он осуществляется в школе, за исключением двух человек по болезни. Есть и другие проблемы. Например, планы воспитательной работы составляются в одном экземпляре, что затрудняет проверку. И надо заняться самообразованием. Всем учителям следует конспектировать дидактические статьи и материалы. В школе значительно хромают уроки зоологии и физкультуры. На уроках зоологии не отмечено различие человека от обезьяны...» — Его тоненький голосок звенел и вибрировал — на Чирочка нашло вдохновение. И говорил он долго, без единого перерыва. А когда закончил, то попросил вопросов. Но их не последовало. Мы сидели усталые, оскорбленные. Ведь он отчитал нас, как второгодников, и мы обижались теперь на него и на себя обижались, что сидим такие забитые, безответные: что, мол, за доля у нас, что за судьба, если каждый приезжий может нами командовать. Но Чирочек об этом не знал, не догадывался. Он сидел далеко от нас, во главе стола. А его глазки так и стреляли, так и цеплялись...

А через два месяца он опять к нам залетел. Время было тяжелое для школы. В нашей учительской недавно загорелась стена — натопили сильно печку-голландку. И вот за день до приезда Чирочка начался ремонт — штукатурили стену, белили. Одним словом, ночевать в тот раз инспектору было негде. Я решил его взять к себе. Всю дорогу до моей квартиры мы шли молча, без единого слова. Под ногами похрумкивал последний весенний снежок, на тополях сидели веселые птицы, а мы не смотрели друг другу в глаза, молчали. Можно было подумать, что между нами великая ссора. Но никакой ссоры, конечно, не было...