Проводник

Бэл стоял и мялся на крыльце, не решаясь войти, не понимая, откуда взялась эта неясная робость. Не пасовал он перед женщинами, а тут прям как ступор какой-то. И ведь не страшная она - Ветла, глотку не дерет, ядом не брызжет, да только смотрит так, как будто знает все наперёд, и от этой проницательности жутко становится. Не получалось ни приукрасить себя, ни приврать. А выходила на поверку вещь странная и неприятная. Ведь если посмотреть, что лежит в основе его поступков, то большинство из них с гнильцой окажутся. И вот от этого понимания стало Бэлу тошно. Позолота лихого спецназовца враз облетела, оголив неприглядный фасад какого-то постоянного нарциссизма, рисования и самолюбования. Удачи на себя быстро примеривал, а просчеты определял как чужой умысел. И ведь никогда он не думал, что смерть Маринки всецело на его совести. Почему-то, узнав страшную новость, подумал лишь, что вот ведь судьба-злодейка, никогда не знаешь где смерть подкарауливает. После этого жизнь закрутила, завертела, не до возвышенных размышлений стало. Не первая это потеря за время службы, да и наверняка не последняя. Иллюзией про конец преступности не тешился, а значит, будет еще кровь литься. Кто знает, может и его черёд не за горами. Вот что тогда скажут о нем сослуживцы-товарищи? Нет, ну понятно, речи будут красивы, а вот что подумают? Как между собой охарактеризуют его, лихого офицера? Скажут ли, сожалея, что был он отличным парнем? Или просто, что был таким как все, один из многих? А вдруг, что между нами, так себе он был?..

Дверь скрипнула, выглянула Ветла:

- Хватит самоедством заниматься, заходи.

И он с огромным внутренним облегчением перешагнул порог, с ходу заявив:

- Мне кажется, знаю я, откуда эта рябь, да только давно это было, и к нынешней истории не относится.

- Так знать бы наперед, откуда ноги растут, намного проще голове жить было бы, - задумчиво ответила Ветла и села в кресло. Бэл устроился напротив, отрицательно качнув головой на предложение чая, и собравшись с мыслями начал, как ему самому показалось, нести несуразицу, не имеющую отношения к делу.

- Мамка моя с батей поженились по молодости. Ох, и завидная пара, про них все говорили. Представляешь, она заядлая туристка, певунья и заводила, может, и не первая красавица на курсе в институте, но приметная. Парни на неё внимание обращали. На свидание приглашали. Да она прямо говорила, что есть у нее уже любовь всей жизни. Тогда, видишь, верили люди в красивые отношения до гробовой доски. Её поняли, когда она с женихом на танцы пришла. Высокий, статный, как там говорят - косая сажень в плечах, да и этого мало, появился он в форме моряка. Моряка! Представляешь, в сухопутном городе, это же фурор! Мечта девушек. То, что не совсем моряк, а курсант речного училища - никто и не понял. В тот вечер они купались во внимании и завистливых вздохах. Свадьбу сыграли и зажили весело, легко, красиво. С любовью. Батя учебку закончил и его распределили в Пермь на сухогруз. Мама институт заканчивать в городе осталась, но это испытание только усилило их чувства. Встречались, каждый раз как новый. Бегали по друзьям, по гостям, в походы ходили, по новым городам путешествовали, отец хорошо зарабатывал. Мама после института тоже в Пермь распределилась в НИИ, так и жили, не тужили. Через два года дочку родили, а еще через три я появился. И всё вроде тоже шло замечательно. Зимой, всей семьей, то на лыжах, то на городской каток, то в театр, то в киношку рванем.

Но дальше все как-то тише пошло. Мама за бытом осела. Работа-дом-работа всю легкость съели. Немного располнела, может даже немного на себя рукой махнула. А батя как был красавцем-моряком, так ещё вроде ярче стал, заматерел, да в карьере рост наметился. В общем, помню я, как в нашей семейной дружной жизни какой-то скол наметился. Отец чаще в рейсы уходить стал, мама из-за этого то грустила, то плакала, то на отца срывалась, обвиняя в загулах. И вот однажды, после долгого разговора в закрытой комнате, откуда было слышно, как мама плачет и что-то с обидой выговаривает, отец вышел какой-то как будто чужой, подошел ко мне, ладонью мазнул по голове и сказал: "Ну, бывай, старичок, ухожу я, значит. Но ты не переживай, видеться мы будем часто, так что даже не заметишь, что что-то изменилось". Я же, толком не понимая что происходит, спросил, куда он уходит и почему. А он в ответ как-то странно на меня посмотрел и сказал: "Вырастешь - поймешь". Потом накинул куртку и ушел. А я заплакал. Было мне тогда всего пять лет, но я четко понял, что папка ушел от нас, от меня, и что былая хорошая жизнь кончилась. Из комнаты вышла зареванная мама, обняла меня, шепча, что все будет хорошо, но я-то знал своим детским умом, что не будет.