Проводник электричества

Сестра Артема Стародубцева, живущая в Калуге, показала: брат ненадолго пережил своих подследственных и поднадзорных — таким, как Стародубцев, людям Тайного приказа, был уготовлен краткий, быстролетный век и разделение участи несмети пытанных, сгноенных и убитых, вот по какой-то людоедской справедливости Империи, которая не знает разницы меж «кирпичом» и «каменщиком»; перед арестом брат оставил у нее громоздкий чемодан, набитый награбленной покойницкой утварью. В годы бескормицы и продуктовых карточек все подстаканники из драгоценных сплавов ушли в обмен на сахар, постное масло и дрова — приемка по весу, — а «бумажки» остались.

Спустившись в пыльное подполье, весь трепеща от хищной радости, нетерпеливо смахивая с потного похолодевшего лица налипшую седую паутину, разбрасывая ящики из полусгнившей, покоробленной фанеры и отсыревших, плесневелых досок, Лев, наконец, добрался до сокровища: заветы с ятями, «Происхождение видов», баховский клавир, часть партитуры авторства Урусова, «Москва-2117» — такой осколок позвонка, который партия постановила резецировать из грандиозного коллективистского проекта «Четырежды Москва» с участием студентов Шостаковича, Урусова, Кириллова и Глебова… вторую драгоценность, «вообще третичного периода», он, Лева, выложил перед Камлаевым и прочими на стол — седой квадратик мраморной бумаги, официальный бланк придворной фортепианной фабрики «Оффенбахер и К».

Санкт-Петербург, 12 декабря 1911 г.

Господину И. А. Урусову

В г. — Здесь

Милостивый Государь.

Настоящим фабрика имеет честь подтвердить, что она ответствует за прочность металлической рамы купленного Вами у нея фортепиано за № 4985 в течение десяти лет и принимает на себя обязательство заменить лопнувшую раму новою в том только случае, если… А также за прочность всех поставленных материалов.

С совершенным почтением…

— Стоп, стоп, — сказал Камлаев, — я ничего не понимаю. Все это очень интересно и волнительно, но Stabat, вот Stabat откуда? Чья это мать скорбящая? Урусов тут при чем?

— При том, что почерк совершенно идентичен, — проткнул его Брызгин. — Что здесь, что в «Москве-2117». А что он над «Четырежды Москвой» работал — исторический факт.

Покойник ожил, жуть набежала сквозняком, оледенила, пробрала Камлаева, на дление кратчайшее он замер будто перед взглядом, иконописным, круглым, в упор вынимающим душу.

— Лева, Лева, отключи свой рентген, поскользи по поверхности. Ну? Что ты видишь?

— Идентичные почерки.

— Лева, это шариковая ручка. Не карандаш, не «рондо» — шариковая ручка. Какой чемодан? Шестьдесят седьмой, шестьдесят восьмой, не раньше! Урусов — здесь! Он ходит в бакалею, в поликлинику, за водкой. Или ходил еще совсем недавно. Вы понимаете, что это значит? Вот были мы и есть, в своем самодовольстве, самолюбовании, со своими поделками в «Юном конструкторе» и рядом с нами было это. Ты хотел параллельной истории музыки? Так получи ее конкретно творящуюся в наши дни. Когда он умер, где? Он умирал ли вообще?

— Едрить твою раскудрить! Листки со Stabat я нечаянно обнаружил в довоенном издании «Музыкальной эстетики Средневековья»… ну, букинист на Герцена… который год, я этого не посмотрел… вот идиот! — забормотал прибито Брызгин. — Откуда, в самом деле? Хозяина установить не представляется возможным.

— Чего? — Камлаев взвился. — «Сталь» исполняют тридцать лет без перерыва, по двадцать в среднем исполнений каждый год, и ты хочешь сказать, никто не знает, жив он или помер? Никто не знает, где его могила, мать твою?

— Ну ты же не знаешь. Ты прожил двадцать с лишним лет, ни разу об Урусове не вспомнив. Ну, «Сталь» и «Сталь». Ну, был такой и был, едва ли не в начале века, проходит по разряду даровитых и значительных… но, в общем, никому не интересен.

— Но ты-то искал?