Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

В своих проброждениях Миша (и не только он) часто, но — не заметно, не явно, — идёт на контакт с художниками, поэтами, музыкантами. Реже — с представителями театральных форм. И — случается! — находит живую сверкающую пряжу. Не часто, конечно, совсем не часто… Практика метафиксаций уже сама по себе обратилась затерянным в

высокой траве ручейком, полноводной раздольной рекой некогда бывшим. Но ведь он опять может стать рекой, это возможно! С теми, кто был рядом, я занимался (в «ТРАГИКОНЕ», и — позже — в общине) азами этой практики; я убедился: дух, даже изначально отчуждённый и слабый, очень чутко реагирует на подлинное сверкание, жадно тянется к нему…, но — с трудом пропитывается (очень уж ссохлось всё…). И именно поэтому, без изначального вхождения в пространство метафиксаций — вхождения тончайшего, в унисон — прохожденье по виткам Малой Зеркальной Мистерии попросту невозможно. А в Большой — это лекарство для повреждённых нитей; куда без него?..

…Вы бы слышали, как во время венцового витка резонируют горы! Такое не передашь…

Как-то я был свидетелем, как один человек упрашивал Лина допустить его к прохождению Малой Мистерии. Лин сказал, очень мягко:

— Ты же совсем неготов. Совсем.

— Но я чувствую, что смогу! — горячился человек.

— Нет, это не так. Ты — не готов.

— Я уже двадцать лет занимаюсь йогой и всяческими восточными практиками! Я не новичок!.. Да я…

— Бедолага, — сочувственно и совсем уж мягко сказал Лин, — как же тебя так угораздило… Э-хо-хо…

— Я смогу. Обязательно! Допусти, очень прошу, — для меня сейчас нет ничего важнее…!

Лин присел на корточки, сгрёб в большую горку песок и, отойдя от горки метров десять, расстелил на земле платок.

— Хорошо. Я возьму тебя, но при условии: ты перенесёшь всю песчаную горку на мой платок. Всю. По одной песчинке.

— Как это?..

— Так: берёшь песчинку — относишь к платку — кладёшь — возвращаешься — берёшь следующую — …и т. д.

Темпераментный соискатель сначала оторопело посмотрел на Лина, потом — умоляюще — на меня. Я развёл руками: полез, мол, через проходную — показывай пропуск…

Он начал носить песчинки. Два часа… Три… Пять… На платке (за пять часов) появилась всего-навсего крохотная щепотка песка.

На шестом часу соискатель не выдержал: ударил ногой по песчаной горке, развалив её, и — выругавшись — ушёл.

О том… о сём…, а в частности — об общении…

Мне всегда было любопытно наблюдать, как Михаил Петрович Черноярцев общается с людьми. Да что там, любопытно! — интересно.

Миша прекрасно умел быть невидимым (если, конечно, хотел этого). Вроде бы он — тут, а вроде бы — и нет никого…

Как-то, когда шли мы, прогуливаясь, вместе по улице, к нам — повстречавшись — присоединился один мой знакомый, поэт. Идём втроём. Беседуем. С этим самым знакомым-поэтом (его имя Андрей) мы работали в то время вместе над литературным ежемесячником «Авторская Газета». Беседа свернула на газету: на литературу вообще и на поэзию в частности. Я мало участвовал в говорении, в основном имел место диалог между Черноярцевым и Андреем. Андрей, будучи человеком не только с отменным чувством вкуса, но и с живым, дышащим интеллектом, вполне оценил парадоксальность и многослойную необычность говоримого Мишей. Диалог развивался весьма оживлённо.

Но: нам — в одну сторону, Андрею — в другую. Попрощались. Разошлись.

На следующий день я встретился с моим знакомым в нашей полулегальной редакции. Первые же вопросы (хотелось поразузнать о впечатлениях) показали: Андрей не

только не помнит о Черноярцеве, но и вообще — о беседе… Да, он помнил, что мы с ним встретились, что какое-то время шли вместе, что перекинулись несколькими словами по поводу некоторых авторов, печатаемых в нашей газете… и-всё.

— Андрюшенька, ну хоть жёлтополосую шапочку помнишь? Она яркая такая, запоминаемая…

— Какую шапочку?

— С жёлтыми полосками, рыжую. Она была на том субъекте, с которым ты так многоречиво беседовал.

— Да не было никого! — Андрей рассмеялся: — Вечные твои розыгрыши!.. Всё, считай — оценил…

— Ну-ну…

Несколько раз Миша появлялся в «ТРАГИКОНЕ». Сидел на репетициях, болтал с ребятами в перерывах, даже участвовал в нескольких этюдах! С ним говорили, с ним вместе работали, здоровались и прощались, пожимая руку… но — как будто не видели; забывали, как только пропадал контакт — зрачок в зрачок…

— Миша, зачем тебе это?..

— Не хочу наматывать на себя лишние ремешки. Если бы всякий раз, когда мне случается с кем-либо соприкасаться, я оставлял бы это соприкосновение на себе — то уже давно запутался бы в эдаком месиве! Оставлять надо только то, что просверкнёт как родная необходимость…Вот тебе, Сева, разве не трудно передвигаться с многорядной грудой людей вокруг себя? и с ещё большей грудой разнородных мнений в свой адрес?

— Трудно, конечно. Но я, периодически, расчищаю личное пространство: обрываю контакты, меняю формы и методы общения, образ… ну и так далее.

— Очень громоздко! Да и, кстати, — может быть очень-очень болезненно… Нет уж, я — по старинке…!