Проводник в бездну: Повесть

Гриша взял хворостину, пошел за плетень и замахнулся на разгоготавшуюся стаю.

Гуси, словно понимая, как худо сегодня их хозяину, не противились ему, а спокойно, вперевалку важно шествовали к Ревне. И только увидев речку, замахали крыльями и с криком полетели к воде.

Распогодилось. Выглянуло из-за тучи веселое солнце, засверкала роса на зеленом лугу. Отозвалась из кустов птаха. То-то радость птахе — солнце и тепло. А какая у Гриши радость? Зачем ему это веселое солнце? Зачем эта птаха певучая, луг зеленый с тысячами солнышек в траве, если нет его солнышка — батьки родимого? Какой ведь у него друг задушевный Митька, но и он теперь далекий-далекий.

А вот и он — Митька! Успел раньше него пригнать своих гусей и уже топчется рядом, молча ероша рукой свою рыжую куделю.

Рыжее Митьки не было хлопца в Таранивке; и отец Митькин рыжий, и дед. Даже их уличное прозвище — Рыжие. А еще густо посеяны веснушки на полной Митькиной физиономии, а еще уши какие-то смешные, большие, и нос смешной — пуговкой. И весь он — плотно сбитый крепыш.

— Мама говорили… Это правда, Гриша? — с трудом выдавил слова Митька.

— Правда…

По речке величаво плавали гуси, изредка переговариваясь между собой на своем гусином языке. Ласково пригревало солнце; это было последнее тепло. Пройдет несколько недель, и таранивцы начнут готовиться к зиме: обкладывать хаты кукурузными, ржаными или камышовыми снопами, засыпать в погреба картофель, чинить погребицы. Поплывет скоро в небе серебро бабьего лета.

Тепло и светло. Но не в людских душах. Гриша и не замечает никакой благодати вокруг; на сердце у него мрак и холод.

Бабушка говорит матери: «Ты себе мужа еще найдешь, а я сына — никогда».

Как это мама найдет себе другого мужа? Разве может быть у Гриши другой отец?.. А какой был у него отец!

Где появится бригадир, там и толпа вокруг. Знают люди: «кино» будет. Просили:

— Сбреши что-нибудь, Иван!

— Некогда. По лес надо ехать. Нашей бригаде выделили. На новые хаты. Насилу выклянчили. Нужно ехать, чтобы другие не подобрали. Вот таким кандибобером…

И спешил прочь под недовольный ропот:

— С какой это стати твоей бригаде? Чем она лучше других?

— Не знаю, у председателя спросите, — отмахивался на ходу, хлопая по голенищам кнутом. — На правлении так решили.

Повалили мужики гурьбой к председателю. Вваливаются к нему в кабинет:

— Значит, для любимчиков и лес есть?

— Каких любимчиков? Какой лес? — хлопает глазами председатель.

— Вон бригада Мовчана уже поехала. Конечно, Ивану, дружку твоему, нужна новая хата. А нам?!

— Какая хата?

— Не притворяйся! Выходит, одни у тебя сынки, другие — пасынки?

Председатель встает из-за стола, сводит косматые брови на переносице.

— Вы, сябры,[1] толком говорите!

— А что говорить. Правление выделило лес Мовчану? А нам?..

Упав на стул, председатель хохочет до слез.

— А чтоб ты был здоров, Иван, брехун, базарный коновал… Кандибобер ты несчастный.

На выдумки Ивана Мовчана люди не обижались, не отвечали злобой. Потому что, пошутив над человеком, Иван и уважал его, любил и в обиду не давал.

Где именины, где крестины, где свадьба — разве обойдется без Гришиного отца? На всю Таранивку шутник и балагур Иван Мовчан, или Кандибобер, как дразнили его за поговорку: «Вот так, вот таким кандибобером…»

А песни любил грустные, трогательные. Запоет, и не у одной молодки слеза навернется.

Частенько на гулянках просят отца: «Спой, Иване, про братика и сестричку».

И как бы ни было шумно, стихают голоса, а самых неугомонных, разбушевавшихся гостей женщины кулаками под бока: «Слушай, вон Иван сейчас про травицу, что с братиком сестрица».

Отец негромко заводит песню о том, как в Киеве на рынке разгулявшиеся чумаки подзывают шинкарку и опять требуют у нее медовухи.

«Не поверю, не подам —
На тебе рваный жупан».
«Хоть на мне и рван жупан,
Зато денег полон жбан».

Длинная эта песня. Чумак потом женится на дочери шинкарки, у него же денег «жбан». А после венчания молодые узнают, что они родные брат и сестра. И проклинают попа, который повенчал сестру и брата.

Плакали люди, когда отец тихим и чистым голосом выводил:

Пойдем, сестрица, ярами,
Рассеемся цветами;
Ой, ты будешь синий цвет,
А я буду желтый цвет,
Будут люди цветы рвать,
Из нас грехи выбирать…

Почитание и любовь людскую завоевывал Гришин отец трудом и честностью, а не хитростью, как некоторые. В районной газете о нем писали — ведь бригадир Мовчан привез из Москвы, с выставки сельскохозяйственной, медаль. Когда Гриша, бывало, захворает, мама укладывает его на теплую печь, подает ему туда моченые яблоки, отцовы часы и отцову медаль с выставки.