Провокатор

На околоземной орбите — спутник-разведчик. Он ведет секретную съемку городка в степи. Средний план: над городскими развалинами плывет чад. На проселочных дорогах потоки беженцев. Танковое соединение двигается по шоссе.

* * *

Город с высоты птичьего полета. Он шумен, многолюден, праздно-трудолюбив. Пластается в летней утренней неге.

Мимо площади, где в центре стоит, как символ тоталитарного прошлого, пустой гранитный постамент, мчатся автомобили правительственного кортежа. Прохожие провожают их обвинительно-обывательскими взглядами. В одном из авто — маршал, если судить по золотым звездам на погонах и алым лампасам на брюках.

— Да! Да! Да! — решительно говорит по телефону. — Уничтожить, это приказ Главнокомандующего!

Загнанное дыхание людей. Они бегут цепочкой по развалинам. За их спинами каменный обвал погони.

— За мной! — кричит Виктория. — В парк!

Перебежав улицу, беглецы ломятся сквозь кусты. Растительность городского парка укрывает их от преследования.

— Сюда, здесь грот! — Виктория исчезает в невидимом со стороны лазе.

Все следуют за ней, скользя вниз на ногах (и не только на них), и попадают в тайное убежище здешней молодежи: ящики, пустые бутылки, неприличные надписи на стенах. Возбужденная последними событиями юннатка объясняет:

— Мы тут курили, когда бегали с уроков. Нас тут никто… — И осекается от укоризненного взгляда Загоруйко. — Что такое, Виктор Викторович?

— Курить вредно, — назидательно говорит тот. — Впрочем, это не имеет никакого значения в предлагаемых условиях.

Все молча рассаживаются по ящикам — всем все понятно и без слов. Ванечка поднимает пустую бутылку, крутит ее, нюхает.

— Виски, — сообщает. — Эх, маленько бы допинга, и я бы всем этим чушкам скрутил бошки…

— Лучше береги свой котелок, — предупреждает Любаша. — Он у тебя слабый, вроде как из алюминия.

Все дружно посмеиваются. Ник проверяет видеокамеру и сообщает, что пленки осталось еще на час.

— Батюшки, снова в пекло? — крестится Люба. — Ни в жизнь! Я уж тута до конца света.

— А может, договоримся с болванами-то? — Ванюша щелкает пальцами по своему щетинистому подбородку. — Мы им ихнего духа, а они нам нашего…

— Простота — хуже воровства. Так, кажется? — усмехается Николь.

— Ну ты, штучка заграничная! — загорается от обиды выпивоха. — Ты в моем городе, ты гостья, а я…

— Иван! — строго обрывает его Загоруйко. — Вы говорите глупости. И делаете их. Помолчите! — И продолжает: — У меня есть мнение: за биостимулятором я иду один…

— Виктор Викторович, ни за что! — протестует Виктория.

— Я иду один, — повторяет ученый. — И скоро вернусь. Быть может.

— Мы идем вместе, — поднимается журналист.

— Ник!

— Профессия у меня такая, Виктор! — Обнимает друга за плечи. — Ты гонец за счастьем для всех, а я гонец за сенсацией. И это нас объединяет.

Николь прекрасными васильковыми глазами смотрит на мужественного соотечественника. Виктория всхлипывает, как вдова. Любаша ее утешает. Ванечка выказывает удивление:

— А я что? Один остаюсь?

— Тебе, Иван, выпадает большая честь, м-да, — проникновенно говорит Виктор Викторович. — Ты отвечаешь за женщин. Понял? Надо свои ошибки исправлять.

— Неординарная личность ты, Ваня, — не шутит журналист, — коль такую заварушку заварил.

Запивоха с яростью заскреб немытый затылок, соображая, оскорбили его или похвалили. Потом, решив, что похвалили, отчеканил:

— Буду стараться! Чего уж там, лыком мы шиты, что ли?

Скоро над кустами взмыло облачко пыли. Двое выпали на аллею и воровато поспешили прочь. И не заметили постамента у клумбы, на котором вместо девушки с веслом (она была свергнута на землю и лежала ничком) стоял малоприметный заморыш Вождя — метр с кепкой.

Трудно сказать, когда я был впервые отравлен ядовитыми испарениями страха, которые начали свою творческую работу, изо дня в день умерщвляя мою веру, надежду и кровь. (11 000 лейкоцитов в капле крови — вот начало моей смерти, моего скалькулированного природой распада.)

Впрочем, дело не во мне. Вся страна пропитана страхом. Граждане рабской страны родились с перепуганной душой и умрут с налогообложенной насильнической душонкой. Самонастраивающийся механизм государственной власти в первую очередь заинтересован в дешевой чернорабочей силе. Лучший, проверенный веками способ заставить раба трудиться — это страх. Страх за себя, за детей, страх перед новым днем, страх от мысли, с какой ноги встанет очередной богоподобный вождь.

И если ты не как все, если не желаешь выполнять трудовую, общественно-социальную повинность, если ставишь под сомнение мифы и святыни, ты есть зловредный враг своему отечеству.