Провокатор

- Хорошо-хорошо, я не буду! - Но молодые люди грубо рвали из кресла женщину, которая слабо сопротивлялась, плакала: - Как при товарище Ле... извините, так и особенно после его смерти, всякие троцкие и бухарины, рыковы и каменевы... пытались ударить по партии, разложить и развалить ее, стянуть ее с ленинс... простите, пути. Но как об этом сказано в Кратком курсе истории ВКП(б): эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, и лакеи фашистов, белогвардейские козявки будут уничтожены.

- Убрать! - поморщился человек на сцене.

- Нет-нет! Помогите! Кто-нибудь! - Вскрик несчастной, но будущей счастливой колхозницы оборвался за дверью.

Человек ходил по доскам сцены, под его сапогами они прогибались и скрипели: скрип-скрып-скруп. Напряженную, мучительную музыку дерева слушали люди.

- Неприятно, - проговорил Китель, - неприятно, когда из тебя делают дурака. Все как в жизни, говорите?.. А как в жизни?.. Что у вас народ поет, товарищ режиссер?

М. был нем.

- А что он на самом деле поет? - Посмотрел со сцены, подумал: - Вот что он поет: Каганович, самый подлый, красный сталинский нарком, в тридцать третий год голодный... целых восемь миллионов... умертвил своих рабов. Вот что поет народ! - Снова закурил. - Или вот еще... Поиграйте-ка мне... частушечное... веселое... - Заиграл баян. - Хорошо! - Притопнул ногой, заголосил: - Милай наш Калинин-дедка, еб народ всю пятилетку!.. Ап!.. Все, хватит! - улыбнулся в усы. - Возьмете меня в труппу или как?.. Вижу, не хотите. И хорошо - каждый должен быть на своем месте... Товарищ Городинский, вы хотите что-то сказать?

Тот с трудом выдавил из себя:

- Н-н-нет!

- Если товарищу нужно выйти, пусть выйдет... Ему помочь? Или он сам?

- Я сам-сам-сам-сам-сам! - Член Главреперткома, гримасничая, убегает из зала, держась за живот.

- Так вот - театр сам по себе есть ложь, - продолжил человек в кителе. - Ложь нашему народу не нужна. Ему нужна правда. Ложь можно перековать в правду. Этим должны заниматься люди высокопрофессиональные и искренние... Что же мы видим?.. Профессию мы видим... А искренность?.. Товарищ режиссер, вы верите в это? Я не убежден, что вы верите этому. Надо сделать так, чтобы мы с товарищами увидели: вы верите этому. Тогда будет правда. А так получается неправда. Неправда нужна только нашим врагам. А правда нужна нашему народу. - Человек ходил по сцене в глубокой задумчивости, молчал, курил; он был хорош в своей роли. - Да! Наверное, придется что-то переделывать, доделывать, дорабатывать, постановка - дело живое, и надо следить за тем, чтобы это дело не умерло; нельзя его сразу подвергать сомнению. Это неверно. - И проговорил без перехода: Обеспечьте, пожалуйста, товарища режиссера самым необходимым: авто, паек, лечение...

- У меня есть авто, - сдавленно проговорил М.

Но человек в кителе его не услышал или не хотел слышать, он осторожно спускался со сцены в зал, неслышно шел по проходу партера, потом пожал руку режиссеру:

- Так что работайте-работайте. Мы вас поддержим. Если случится какая-нибудь неразбериха, звоните. - И удалился вместе с военным моряком, который печатал шаг и ел глазами спину, забронированную в сукно мышиного цвета.

- Не может быть, не может быть! - твердила моя жена О. Александрова и прятала гуттаперчевое лицо в руках.

- Прекрати мять лицо, - не выдержал я.

- Не может быть.

- У нас все может быть.

- Но почему? Почему?

- Ты меня спрашиваешь? - удивился я. - Статья 102. Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.

- А мне сказали... в состоянии сильного душевного волнения... до пяти лет.

- Мало ли что нам говорят.

- Он же не виноват, то есть виноват, но... Боже ж ты мой! Кажется, я дура!.. Подожди, у нас же суд - самый гуманный?

- Вот поэтому его и стрельнут, чтоб не мучился, - позволил себе пошутить. - Казнь, моя родная, рассчитана только на устрашение нас, живых.

- И ничего нельзя сделать?

- Не знаю, - ответил я. - Кулешов имеет право подать прошение о помиловании. Ходатайство, как сказал судья.

- Он подал?

- Откуда я знаю?

- Вместо того чтобы заливать глаза...

- А что остается делать, милая?

- Надо!.. надо бороться!

- С кем? С этим государственным монстром?

- И все-таки! - посмотрела на меня О. Александрова.

- Вот за это я тебя и люблю, - поцеловал в щеку. - За твое безумие. И, прости, веру. - И взялся за телефон.

М. сидел за режиссерским столиком и смотрел перед собой. В меркнувшем свете софитов проявилась фигура человека в кожаной куртке и галифе. М., вглядываясь, неуверенно спросил:

- Величко?.. Комиссар? Ты?

- Я.

- Ты там... пропал... Я пытался навести справки.

- Зачем, друже? Не можно это делать.

- Ты меня спас, Величко. Помнишь? На юге.

- Помятаю. Тебя хотели стрельнуть... мои хлопцы... Как контру.

- А тебя уже нет среди нас?

- Ты ж меня помятаешь?

- Я тебя хочу спросить...

- Меня стрельнули... как контру... Мои хлопцы... Хотя они были уже не мои хлопцы.

- Но почему? Почему, комиссар? Свои - своих?