Провокатор

- Да я их, хуинвейбинок хрустальных... - ругался мой друг, - на сто первый километр отправлю. - И лакал из бутылки. - Я их на цементобетонный завод!.. на целину!.. на строительство магистрали!..

- Заткнись! - не выдержал я.

- Ты что? Не веришь? - Цава шалел на глазах. - Ты знаешь, кто я такой на самом деле? Тсс! Я... я осведомитель! Но это между нами.

- Что?

- Ша! Я тебе ничего не говорил.

- Пить меньше надо.

- Не веришь? Честное слово? Стукач! - И подтвердил ударами кулака по столу. - Родина должна знать своих внутренних врагов!

- Не болтай!

- Я правду говорю! - кипел в благородном негодовании мой товарищ. Вот ты, Александров, я правду тебе скажу, только не обижайся: ты - враг! Ты инако... мыслящий! Ты сам по себе опасен! Ты порочишь государственный и общественный строй заведомо ложными измышлениями... в письменной форме...

- Это уже интересно, - заметил я.

- Вот именно: тобой уже бы давно заинтересовались компп... ппп, твою мать, органы! Но! Ты мой друг! А друзей я не продаю... Спроси - почему?

- Почему?

- У тебя есть деньги на штраф?

- На какой штраф?

- Статья 190-один, - поднял указательный палец Цава, - лишение свободы на срок до трех лет, или исправительные работы на срок до двух лет, или штраф. Как известно, деньги у тебя не водятся, значит - неволя или строить магистрали. Ты хочешь махать кайлом?

- Не хочу.

- Тогда не очерняй нашу прекрасную действительность.

- Я не очерняю.

- Нет, очерняешь.

- А ты откуда знаешь? Ты же ничего не читал?

- Читал-читал, - отмахнулся мой друг. - У тебя сортир весь в черновиках. Тебе что? Приятно написать, а потом этим самым...

- Мне нравится ход твоих мыслей, Вава.

- Между прочим, ты там и меня упоминаешь.

- Ты - светлый образ.

- Это хорошо! - И заглотил еще литр винно-водочной жидкости. - Но впредь пиши мою фамилию через две буквы "а" - Цаава! Как в паспорте.

- Есть! Если родина приказывает...

- Вот-вот, за это я тебя, Александров, уважаю! - Цава, он же Цаава, поворачивался к стене. - Устал как пес. Эх, бабы, бабы... кошки... - И спросил через плечо: - А ты-то меня уважаешь?

- Уважаю-уважаю.

- Молодец! - зачмокал невосприимчивый к действительности мой товарищ. - Я за тебя... жизнь... на алтарь. Я все могу... все... И куплю, и продам... тут-тук! Кто там? Это я - цветочувствительный Цаава! Вава! - И, хихикнув, трудолюбиво засопел.

После случившегося мой друг попытался выпытать у меня, что же он наплел в нализавшемся состоянии? Эти попытки были тщетны - я мужественно молчал: мало ли что человек болтает, восхищаясь жизнью? Но тем не менее черновики из места общего пользования убрал; но фамилию Цавы все-таки пишу с одной буквой, чтобы он не догадался... И он, Цаава по паспорту, делает вид, что не догадывается.

И вот я, вспомнив всю эту веселую историю, взялся за телефон и позвонил своему другу. И хотел объяснить суть проблемы.

- Это не телефонный разговор, - сказал Цава; и я окончательно убедился, что он сексот.

бабка Кулешова старилась, а Петя-Петечка-Петруха, сынок, рос-рос и вымахал в Петра; и, как на пашпорта свобода вышла, отблагодарил свою малосостоятельную матушку - подался за счастьем в город. Вернулся через три года, не один, с подарком - годовалым внуком.

- Собирайтесь, мамаша, в счастливую жизнь, - говорил Петр; ходил по хате гоголем в просторном урбанистическом, прости, Господи, костюме.

- Куда это? - страшилась бабка.

- Эх, маманя, в обчество! - отвечал сын. - Вы знаете, какое это обчество?

Бабка не знала. Однако скоро узнала, что это общество, в котором "созданы могучие производительные силы, передовая наука и культура, в котором постоянно растет благосостояние народа, складываются все более благоприятные условия для всестороннего развития личности; развитое социалистическое общество - закономерный этап на пути к коммунизму" - так объяснял малограмотной старухе ее сын, вертухай и практичный человек будущего.

На все эти образовательные слова заплакала бабка, как несознательный элемент, подмела пол, перекрестила печь, укутала ребенка-сироту, мамку которого определили за растрату на таежный лесоповал, и поехала в неизвестный край пользоваться плодами великих революционных завоеваний.

Из бессознательного созерцания М. вывел оглушительный звук из оркестровой ямы. Режиссер боднул потустороннее и увидел: из подпола шумно выносили Сигизмунда, на его лакейской шее болталась веревка.

- Вот... это... так сказать... руки на себя, - говорил помреж.

- Что? Сигизмунд?! - М. скачками помчался на сцену. - Ты что, старый черт?! Сигизмунд, родной мой? - Тряс товарища за плечи. - Что сделал, дур-р-рак?

Дирижер открыл глаза:

- Чего, маэстро?.. Трясешь, как грушу. Ты знаешь, какие гробы из грушевых деревьев?.. А веревки у нас гнилые... Порвалась, гадюка. Никакой возможности повеситься по-человечески старому бедному еврею... На барабан упал!.. Бум!.. На барабан! Бум! - Истерично захохотал. - Бум!!! И не в рай! И не в ад! А в барабан! Бум! Бум! Бум!!!

- Врача! Скорее! - заорал М., и желающего добровольно уйти от ответственной жизни спешно унесли за кулисы.