Провокатор

Раздались горлопанистые крики восхищения, смех, звон гостевых стаканов; не услышать все это просто было нельзя, то есть надо слишком увлечься, чтобы не услыхать подобный бедлам. И поэтому я беспечно принялся мыть кефирную бутылку, решив, что супруга моего товарища... Но вышла беда: оказывается, Аида была не только аристократка с кривыми ножками, а и чересчур увлекающаяся натура. "Мы с Халимом говорили о поэзии", утверждала она позже. А когда речь заходит о поэзии, проза жизни меркнет, это правда.

Сначала в кухне появился Боря, он был похож на поэта, который хлопнул стакан водки, собираясь читать свое сочинение.

- Там... там... - тыкался в стены, округлив глаза.

- Что?

- Аида... нагая... совершенно...

- Какая?

- Нагая... в ванной... Я пошел мыть руки...

- А-а-а, - сказал я. - Она принимает душ. У вас же отключили горячую воду?

- На месяц.

- Ну и что тебя тогда так беспокоит?

- Она не одна! - возмутился мой приятель. - Там этот... сзади...

- Ну и что?

- Как - что?

- Наверное, мылит спину? - предположил я. - Сам знаешь, трудно самому мыть спину.

- Да? - задумался. - Как-то странно... мылит...

- Аида, ты говорил, беременна, какие могут быть сомнения?

- Ты думаешь?

- Думаешь ты, - ответил. - А я мою бутылку, как миллионер спину твоей супруги.

И тут появляется она, взмыленная, но счастливая. На вопрос мужа, хорошо ли она помыла спину с помощью их общего друга Халима, брякнула, что, мол, стучаться надо и вообще, какая спина, она изучала восточную поэзию и культуру полового сношения. Этот ответ очень расстроил моего друга, он заплакал, потекли сопли, слюни...

- Ты дала, - занючил он. - Дала, я знаю... Как тебе не стыдно? Ты же беременная!

- И не человек, что ли? - заорала взбалмошная фурия. - Не устраивай истерик. Ты, лапоть, должен быть выше всего! - И покинула наше общество.

- Я - лапоть? - взбеленился Бо. - Да я... да меня... меня на работе ценят... Я скоро буду большим начальником. У меня будет фантастическая карьера!.. Я... я... тсс! - И приближает ко мне свое резиновое, как у куклы, лицо. - Я есть секретный... - И не успевает договорить: в кухню, пританцовывая, прибывает смуглобрюхий миллионер.

Ему было хорошо, он с удовольствием пропивал очередной миллион и был далек от проблем текущего дня. Тем более он познал любовь на унитазе загадочной гвардейской белошвейки с крепким задом. О-о-о, какая gopa! И поэтому был бесконечно счастлив и не обращал внимания на враждебные взгляды новоявленного рогоносца в лице Бо. Банкир доброжелательно похлопал моего друга по лбу, где выпирала дисгармоничная шишка (или это уже прорастал рог?) и проговорил:

- Easy-going!

- Что? - сдержанно и вполне дипломатично спросил Бонапарт. - Что он хочет сказать?

- Он хочет сказать, что ты веселый, беспечный, легко сходящийся с людьми.

- Это он угадал, сволочь! - польщенно оживился мой друг. - Но предупреди: наши бабы - это наши бабы, и в следующий раз мы ему, козлу, оторвем яйца.

- Трудно перевести, - признался я. - У них "козел" имеет несколько значений.

- А ты постарайся, - вредничал Бо. - И особое ударение на "яйца".

Я перевел - на что разнузданный представитель мира капитала запрокинул вверх голову и взвыл:

- I can't give you nothing but love, baby!

- Пропагандирует чуждый нам образ жизни? - насторожился Бонапарт.

- Песня о любви, - успокоил. - Буквальный перевод: "Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малютка".

- Он что, голубой?

- Он - поэтическая натура.

- Что одно и то же! - обрадовался мой друг. - Значит, Аидочка передо мной чиста, как перед Богом.

Когда оба прохвоста, любящие одну и ту же стервозную блядь, удалились, обнявшись, как братья, я нечаянно порезал палец ножом - вскрывал банку с консервированными огурцами: хотел сделать добро гулякам. (Не делайте добро другим - и будете жить вечно!) И хотя кровь моя была алая, я знал, что раньше или позже она вскипит от врожденной хвори и обесцветится. Никто не сможет мне помочь: ни врачи, ни чужой костный мозг, ни железобетонные перекрытия, ни дождь, ни иллюзии.

Я был мал и подчинялся обстоятельствам - меня решили оперировать: обмануть судьбу. Утром в палату вкатилось мировое светило и шушукающиеся тетки в белых халатах. Тетки смердели, было лето, была жара, и, несмотря на утро, тетки смердели так, что казалось, работает на всю мощь фабрика по переработке мочи и пота. Люди с таким смердящим вагинальным запахом никогда не умирают.

- Ну-с, молодой человек? - проблеял чистенький доктор. - Кем мы будем в этой жизни?

Я молчал и удивлялся: у него был огромный работоспособный шнобель, и неужели он своим замечательным румпелем не чуял запаха смерти?

- Наверное, космонавтом-с?

Я продолжал молчать, я бы ответил, кем хочу быть, но, боюсь, меня бы совершенно не поняли.