Провокатор

Отпустило. Глашке совсем полегчало. Она смелости набралась, как была, босиком по холодному полу в ночной рубашке на кухню сбегала, прильнула к окошку — точно, ставню ветер колотит. Полегчало маленько, а собаки так и не переставали, выли. Одна другой хлеще. Так и воют, так и воют…

Понеслась назад в кровать без задних ног, накрылась с головой и забылась или впрямь задремала.

Вот здесь ей и привиделась та рука…

Повисла она над ней, сама чёрная, а светится вся, сиянием неведомым горит, пальцы скрюченные, ногти длинные торчат, кровь с руки капает и тянется та рука к ней, тянется, душить собирается. И будто голос чей-то глухой. Не человеческий, звериный голос её спрашивает: «Что же ты, Глафира? Что же ты? Не страшишься меня? А я за тобой пришла!»

Заорала Глашка диким криком, рот открывает, а голоса нет. Рвётся бежать! А ноги не слушаются, не двигаются. Дёрнулась Глашка и проснулась, подскочила в постели. Бухали, стучались в окно ставни, выли собаки…

Зашлось в ужасе сердце, бьётся, вот-вот выскочит! Глашка за голову схватилась. С ума бы не сойти со страху!.. Кто же грешница та? За что её, бедную?

Не помня себя, выбежала прочь от дома, на свет, к людям. Только какие же люди? Откуда им быть? Рань, ещё спать да спать. К Митрофанихе, что ли? Поплакаться… За что ей мука такая… Нет. Спит старая. А не спит, наговорит ещё небось что. К речке, на берег, там тихо, на травку.

В куртке Петровой на плечах, так, в ночной рубашке, босая, не чуя холода, спустилась к бережочку. Тихо над речкой. Туманчик лёгонький, чуть-чуть прямо над водичкой. Волны никакой, а он стелется. Легко на душе. Вроде совсем отпустило… Тьфу на тебя, старуха проклятая! Больше на ночь и рта не позволит Глашка ей раскрыть. Муки-то такие принимать!

Опустила она голову на руки, которыми крепко сжала подобранные к подбородку колени, — ну девочка маленькая, а не баба измученная!.. И заснула как есть, сидя.

* * *

А глаза открылись враз, лишь кто-то горячий влажный коснулся руки. Дёрнулась — щенок соседский. И как он её нашёл, дурачок? Глашка потянулась всем телом, огляделась, прижала щенка к груди, заворошила ему шерсть на бестолковой мордашке. Глупышка! Вот кому всё нипочём! Ни ночь, ни ставни, ни руки летающие… Тьфу ты, чёрт!

Глашка поднялась, вроде и не замёрзла… Умыться, что ли?.. Вода-то чистая в речке, утром она совсем прозрачная, нетронутая ещё.

Сбежала совсем к бережку, нагнулась — и отпрянула. Мешок, туго перетянутый бечёвкой, торчал над поверхностью, махрами грязными высовывался. Прорезался голос у Глашки. Завизжала она в ужасе и помчалась прочь, вскинув руки.

VIII

Тихо, как-то сам собой, но разговор этот должен был родиться. Новый человек в коллективе! Как лодка по воде — без волн не обойтись, даже вроде и незаметных, а тут новый криминалист!..

Удивительно, что такая развалюха, как Кузякин, оказалась в прокуратуре, да ещё в следственном отделе! Диковат, худ, бледен, одни глаза ещё на что-то годятся, сверкает ими из бездонных глазниц, словно сыч…

Зональный прокурор отдела Яков Готляр, по своему обыкновению вытянув длинные тонкие ноги в щеголеватых жёлтых туфлях, покуривал сигарету, рассуждая вроде сам с собой, в ногтях ковыряясь, изредка поглядывал по сторонам. Ему не мешали, не перебивали, но и не поддерживали; старший следователь Федонин к сейфу спиной привалился, чуть подрёмывал: вчера опять допрашивал допоздна. Зимина будто раскрытым окошком вся увлечена, ленты дыма во двор пускала; Кокарев, как обычно, с головой в футбольной газете — перекур не перекур, так лёгкая психологическая разминка среди рабочего дня с утречка, после выходного только все и увиделись, а начальство на совещаниях.

…Талантами следственного дела да и оперативного сыска криминалист явно не блистает, брякнул кто-то, новичок в технике здорово разбирается — это верно, но вокруг не провода, болты, гайки!.. Люди! А этот — ни слова, ни полслова, взять и его шутки ядовитые… все какие-то с подтекстом…

Готляр поморщился.

— А что, тебя подцепил небось! — враз проснулся Федонин от сейфа. — Чего?

— Да ну вас! Я не об этом! — зональный прокурор подскочил на стуле. — Фиктус, он фиктус и есть!

В сердцах смяв сигарету в пепельницу, он запрыгал, как аист по кабинету, нервно помахивая рукой, будто ожёгся.

— Пустяки.

— Кактус! — поправила Зинина, так и покуривая у окошка; забежав на минутку, она, вспорхнув на подоконник, задержалась.

— Тощ и на язык колюч, — резюмировал Федонин, головой седой закивал. — Сущий фиктус, говоришь? Ты, Яков, наверное, прав. Только, братцы, это всё признаки определённого скрытого явления… От наших, так сказать, глаз.

Он со значением поднял перст своей правой длани.

— Ну пофилософствуй, как же, — поморщился снова Готляр. — Нельзя у нас ничего серьёзно. Всё б пофиглярничать.

— Нет. Я вполне. Я тебя понимаю. — Федонин спрятал улыбку с губ и закончил серьёзно, даже озабоченно: — Со здоровьицем у него плоховато, братцы. Фронтовик небось?

— Оба они фронтовики, — сухо кивнула Зинина сверху. — У этого язва к тому же. Прибегал ко мне за таблетками.

— А второй?

— Тот ничего… Пофигуристей…