Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения

…одинаков ли результат такой встречи? Наши после этого — воевать не будут, а немцы? Отлично будут и дальше стоять. И — почему их настолько меньше? И почему их начальство, хоть революции у них нет, легко на это всё смотрит, отпускает?

Да уж — не приказывает ли им так?

(593)

Дело не в том, что все немцы коварны, — дело в том, что при любых личных чувствах немцы остаются солдатами, они не нарушают присягу, а выполняют приказ (не важно, прямо ли он отдан или угадан, как не важно, что кто-то из немцев хитрит, а кто-то движим искренними добрыми чувствами).

Подпоручик Лаженицын, разумеется, знает о революции больше и судит о ней глубже, чем служащий под его началом Арсений. Он ведь понимает (хотя и не вполне) черные чувства подполковника Бойе, который не может «своим горлом» прочесть манифесты об отречениях (434), замечает растерянность солдат, узнавших, что никакого царя больше нет (435), изумляется нелепостям «приказа № 1» (486). Он тяжело переживает газетное известие о том, что «жертвой революции пал заслуженный профессор по кафедре баллистики», тот самый, не похожий на военного, генерал-профессор, что так вдумчиво и тепло беседовал с Саней об артиллерийском деле несколько месяцев назад (О-16: 56):

Все эти дни воспринимал Саня события через какую-то пелену непонятливости. А тут вдруг зинуло: увидел он светлого умного старичка с раздробленной кровоточащей головой — где-нибудь на улице? Или на лестнице?

И Саня — отшатнулся.

Вот так приходит свобода?

(494)

И будет смущать подпоручика разноголосица приказов (506)… Но, забредя в лес весенним днем (здесь царит тот же ласковый солнечный свет, что и в более поздних благодарёвских главах), Саня осознает то, что все последние дни смутно клубилось в душе:

Если у войны была (вообще бывает?) душа — то она отлетела.

Ну и пусть. Ну и лучше.

Именно — к лучшему, может быть, это всё и происходит? Это общее тяготение к миру — разве оно не есть стремление к добру?

Бог посылает — расстаться с войной.

Саня вовсе не пленен революцией, напротив:

…Всё писали о грандиозности событий — но не видел он в том никакой грандиозности, а обезумелую суету. ‹…›

Он хотел вернуться в ту жизнь, какую знал раньше, когда совсем нет войны, и никакого ей оправдания.

Хотелось — этого мира! Размышлений. Уединения.

(537)

В главном настроения Благодарёва и Лаженицына тождественны — за несколько дней они перестали ощущать войну своим делом. И это не прихоть, случайно обуявшая двух любимцев автора, это общее чувство всех, условно говоря, Благодарёвых и Лаженицыных, прежде старательно и честно исполнявших свой долг. Они и теперь — в отличие от трусов, сметливых любителей ловить рыбку в мутной воде, циников, ненавистников царского режима — не намерены самовольно бросать службу, но и нести ее бремя с прежней самоотдачей уже не могут. Между тем именно на них до недавних пор держалась армия: для большой войны кадровых офицеров и унтеров (тех, кто сознательно избрал судьбу воина и не мыслит себя вне службы) не хватало даже в ее начале, а тем более — после тяжелых потерь двух с лишним лет.