Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

В письме Г. Адамовичу 4 ноября 1947 г. Бунин писал: «Вместе с сим шлю Вам для просмотра <…> статейку обо мне Степуна. В ней есть строки, которые, может быть, убедят Вас, что вовсе не по глупости (курсив автора. – Н. П.) не раз подымал я лапу не только на Блока, но даже и на Достоевского»[267]. Бунин, вероятно, ссылается на следующие рассуждения Ф. Степуна: «По отношению к Достоевскому и Блоку все его обвинения несправедливы и неверны, – думается, Бунин это и сам лучше всех нас подчас знает, – но по отношению к той угрозе духовной трезвости и подлинности, что таят в себе не Достоевский и Блок, а блоко-достоевщина, страстные бунинские запальчивости, от которых не спрячешься и мимо которых не пройдешь, не только верны, но и справедливы»[268]. «Он ненавидел “достоевщину”, то есть гипер-эмоциональную мелодраму <…> истерическое поведение очень многих персонажей. <…> Он видел в Достоевском крестного отца модернистского движения в русской литературе. Театральность, пошлость и позерство, шокирующие темы, такие как некрофилия, ребяческая радость от скандального поведения, одним словом, то, что Бунин считал сердцем и душой декадентского и символистского движения, могло, по его мнению, объясняться влиянием Достоевского», – продолжает эту тему Р. Боуи[269]. Обобщая наблюдения мемуаристов и собственные размышления о жизни и личности писателя, исследователь прямо формулирует то, что «присутствует» в подтексте многих воспоминаний о Бунине – художнике и человеке: «Суть <…> заключена в том, что иногда он смотрел на свои произведения и на свою жизнь и видел там Достоевского, он смотрел в зеркало и видел там Федора Михайловича. <…> Конечно, он никогда и никому в этом не признавался. <…> Бунин предпочитал продолжать перечитывать Достоевского и при этом злиться»[270].

«Увлечение выражением», характерное для художника в его оценке Достоевского, безусловно, учитывали отечественные литературоведы, когда обращались к проблеме «Бунин и Достоевский». Особенно концептуально эта тема представлена в работе Ю. М. Лотмана, в которой он, опираясь на рассказы И. Одоевцевой, трактует ее в аспекте особой бунинской позиции по отношению к классике – позиции «соперничества»: «Именно в этой перспективе раскрывается Бунин – новатор, желающий быть продолжателем великой классической традиции в эпоху модернизма, но с тем, чтобы переписать эту традицию заново»[271]. Достоевский для Бунина, по мнению Ю. М. Лотмана, «был постоянным и мучительным собеседником, <…> спор с которым скрыт в подтексте многих сочинений автора “Темных аллей”»[272].

Великий классик не только раздражал, но и притягивал Бунина. «Следы» такого притяжения – в аллюзиях на произведения Достоевского, в текстовых и сюжетных перекличках, которые мы находим в бунинских текстах. В 1910-е гг., создавая цикл произведений о России и русском человеке, содержащих размышления писателя о загадках и закономерностях национального характера и национальной жизни, Бунин адаптирует по-своему и включает в них темы и мотивы Достоевского. Нередко он прямо отсылает нас к предшественнику, как это было в «Деревне», в которой появляется персонаж – странник с говорящим именем Макар Иванович, являющийся полемическим ответом на разработку положительного героя в «Подростке». Как развитие темы «случайных семейств» можно трактовать повесть «Суходол», которая содержит отсылки сразу к двум романам Достоевского. Аркадий Хрущев и его сводный брат Герваська меняются друг с другом крестами, что не уберегло последнего от преступления: «Подружились они это, поклялись в дружбе на вечные времена, поменялись даже крестами, а Герваська вскорости же и начереди: чуть было вашего папашу в пруде не утопил!» (3, 149). Обыгрывается не только мотив братства-вражды (Мышкин – Рогожин), но и отцеубийства, что сюжетно сближает повесть с «Братьями Карамазовыми». Дважды упомянуто о самом страшном событии в истории суходольского семейства: «…сумасшедший дед ваш Петр Кириллыч был убит <…> незаконным сыном своим Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи» (3, 134). Затем в подчеркнуто бытовом ключе дана сцена убийства.

Внимание к предметной детали, как и сам герой-отцеубийца с явными чертами вырождения, – все это типологически близко Достоевскому. Однако при таком сходстве отчетливее выявляется специфическая позиция каждого художника. Бунин, в противоположность Достоевскому, подчеркнуто избегает религиозного (метафизического) прочтения событий, он продолжает другую тему предшественника – психологических изломов, «надрывов» русского характера. Принципиально не разделяя религиозной установки предшественника в художественном творчестве, Бунин-художник тем не менее прошел его «психологическую школу». Опыт Достоевского оригинально преломился в бунинской характерологии.