Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Рассказы блестяще демонстрируют интерес писателя к крайним проявлениям человеческой психики и поведения, что означает возвращение к «предельной психологии» Достоевского. «Бунин неожиданно стал живописцем сложнейших человеческих чувств и после неудачных попыток оказался таким изощренным психологом, ведателем глубей и высей души человеческой, каких не могли и предвидеть читатели его прежних вещей», – писал об этом периоде творчества художника К. Чуковский[278].

В 1916 г. Бунин создает свой программный «петербургский» рассказ «Петлистые уши», напрямую обращенный к Достоевскому. Рассказ интерпретировался в литературоведении как пародия на «Преступление и наказание» (Р. Боуи), как полемика с предшественником и развитие его идей в новых исторических условиях (Л. Долгополов, А. Нинов, В. Туниманов), как развитие «петербургского текста» русской литературы (В. Топоров, В. Кривонос). Очевидна интертекстуальная природа бунинского произведения. Главный герой рассказа, страшный в своей цельности убийца-выродок Адам Соколович, яростно, злобно обрушивается на Достоевского. Назвав всевозможные преступления, какими переполнена история человечества, Библия и современные газеты, он риторически вопрошает: «Как вы думаете, <…> мучились все эти господа муками Каина или Раскольникова?.. Мучаетесь ли вы, когда читаете, что турки вырезали еще сто тысяч армян, что немцы отравляют колодцы чумными бациллами, что окопы завалены гниющими трупами, что военные авиаторы сбрасывают бомбы в Назарет? Мучается какой-нибудь Париж или Лондон, построенный на человеческих костях и процветающий на самой свирепой и самой обыденной жестокости к так называемому ближнему?» (4, 390), а затем с раздражением подводит итог: «Мучился-то, оказывается, только один Раскольников, да и то только по собственному малокровию и по воле злобного автора, совавшего Христа во все свои бульварные романы» (4, 391).

Соколович убежден, что именно ему открыта истина: «И вообще пора бросить эту сказку о муках совести, об ужасах, будто бы преследующих убийц. <…> Довольно сочинять романы о преступлении с наказаниями, пора написать о преступлении без всякого наказания» (4, 389–390). «“Петлистые уши” и есть рассказ о преступлении без наказания. Так что, говоря условно, Бунин выполнил социально-философский “заказ” Соколовича. Но выполнил, <…> максимально обособившись от героя-выродка»[279]. «Много ли автора в рассуждениях Соколовича? По-моему, то, что говорит Соколович, вполне слито с его обликом», – писал художник критику А. Б. Дерману[280], подчеркивая максимальность дистанции по отношению к персонажу и словно предупреждая о будущей некорректности некоторых мемуаристов, с которой они приписывали суждения Соколовича о Достоевском самому писателю. Между тем вариант романа «Преступление и наказание», «переписанный» Буниным, в исходной своей установке, содержательной глубине опирается на открытия и идеи предшественника. Так, изначально намечена и последовательно проведена в рассказе тема «беспочвенности» героя («иностранец», «бывший моряк», «панский сын»): «Он из числа тех странных людей, которые скитаются по городу с утра до вечера единственно потому, что могут думать только на ходу, на улице, или вследствие бездомности» (4, 387). По-бунински заострен мотив «идеи, попавшей на улицу»: лишенный интеллектуального блеска героев-мыслителей Достоевского, бунинский персонаж крайне примитивно, пользуясь «ходячими аргументами» массового обыденного сознания, оправдывает свою патологическую тягу к убийству. Кощунственной репликой Соколовича о себе: «Я – сын человеческий» писатель продолжает тему разрушения религиозного сознания, дискредитации «вечных истин» – «нет ничего святого» (Достоевский (16, 329)).

Однако бунинская трактовка преступления и человека, его совершившего, принципиально иная, чем у классика XIX в. Для «христоцентричного» (В. Зеньковский) Достоевского преступление есть страшное испытание на путях свободы без Бога, из которого человек может выйти обновленным благодаря своей духовной природе. В бунинском рассказе – решившийся на убийство из идеологических соображений безоговорочно «выпадает» из человеческого мира, это «выродок», человек-мутант, и возрождение невозможно. Сверхчеловек изображается писателем как «недочеловек». Тема вырождения человеческой природы решена по-модернистски избыточно, через описания внешнего уродства Соколовича, которое трактуется как знак его духовной ущербности. Мрачное впечатление от человека-мутанта усиливается апокалиптическими мотивами в изображении ночного Петербурга: «Ночью в туман Невский страшен. Он безлюден, мертв, мгла, туманящая его, кажется частью той самой арктической мглы, что идет оттуда, где конец мира, где скрывается нечто непостижимое человеческим разумом и называется Полюсом» (4, 393).