Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

В 1910-е гг. в рассказах «Ермил», «Игнат», «Веселый двор», «Я все молчу» писатель создает галерею «подпольных» героев из крестьянской среды. Персонажи этих рассказов показаны как люди раздвоенного сознания, несущие в себе сложный психологический комплекс, переживающие разлад с миром. Об Игнате говорится:

«Непроще, скрытнее его не было малого во всех Извалах» (4, 7). Еще более красноречива характеристика Ермила: «Как многие из тех, что никогда не видали добра ни от начальника, ни от ближнего, он давно мечтал быть от людей подальше. Они его не любили, он их чуждался. Они им помыкали, думая, что он дурак и безответный. Он же, помалкивая, копил в себе утеху – злое сознание, что далеко не так он прост, как думают» (4, 48–49). А. Бабореко в примечании к рассказу связывает замысел «Ермила» с записью в дневнике 9 мая 1912 г.: «Юлий, Митя и я ездили в Симонов монастырь. Потом в пятом часу были у Тестова. Говорили о Тимковском (о писателе Н. И. Тимковском. – А. Б.), о его вечной молчаливой неприязни к жизни. Об этом стоит подумать для рассказа»[273]. Для художника характерно стремление сближать психологию мужика и интеллигента, мужика и дворянина, отсюда возникновение «особых форм психологизма, распространенных на таких героев, в которых литература не признавала прежде достаточно глубокой и содержательной внутренней жизни»[274].

Народная среда, «почва», по Бунину, не спасает человека от «подполья»: правда, бунинский «подпольный» человек не интеллектуален, более активен и последователен, чем его литературные предшественники, однако сходство психологической основы поведения очевидно: разлад с миром и сознательное разрушение связей с ним, изоляция от мира, оправдание подлости и страсть самоутверждения. Разрабатывая психологическую проблематику Достоевского на ином материале, Бунин представил «виртуозов саморазорения, гениев самоуничтожения и гибели»[275] из крестьянской среды. В ряду таких героев первым может быть назван Егор («Веселый двор»). Художник показывает, как со странным и мучительным упорством герой, не умеющий «ничего нажить», «привыкший шататься по чужим избам» и жить чужими жизнями, бессмысленно губит и, в конце концов, уничтожает себя. Бунин подчеркивает в герое раздвоенность мироощущения: «Глухое раздражение <…> против всех гурьевцев все-таки сидело в нем, не поддавалось работе ума, досадно вертелось в голове, как стертая гайка. Он уже давно освоился с тем, что часто шли в нем сразу два ряда чувств и мыслей: один обыденный, простой, а другой – тревожный, болезненный» (3, 300). В отношении к миру – уже знакомая неприязнь. Существование томит его: «Живут-то, живут, а на кой черт, спрашивается?» (3, 302) – и это ощущение, по мнению Егора, дает ему право считать, что он умнее других, что он «один мог бы сказать что-нибудь путное, если бы ему не мешали разобраться в мыслях» (3, 304).

Тема психологического «подполья» усиливается введением родственного Егору персонажа, который снимает его исключительность, дает возможность находить в нем коренные для русского человека черты: «Кузнец был горький пьяница и тоже полагал, что умней его во всем селе нет, что и пьет-то он по причине своего ума. Разве ему кузнецом быть! Он всю жизнь не мог примириться со своей долей, люто презирал село…» (3, 305). 19 мая 1912 г. Бунин сделал в дневнике характерную запись: «От Орла – новизна знакомых впечатлений, поля, деревни, все родное, какое-то особенное, орловское; мужики с замученными скукой лицами. Откуда эта мука скуки, недовольства всем? На всем земном шаре нигде нет этого»[276]. Художник, по существу, отвечает на известное признание Достоевского о «подпольном»: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону»[277]. Отвечает своими «подпольными» из простонародной среды, усиливая тем самым общенациональное значение открытого Достоевским типа. Но при этом делает акцент на изображении его «уродливой стороны». Не случайно завершает галерею бунинских саморазрушителей Шаша из рассказа «Я все молчу» – человек болезненного до изощренности сознания, отталкивающий в своем самоуничтожении и самолюбовании. Через весь рассказ художник ведет главную линию поведения героя – его «бескорыстное» актерство.

Будучи единственным сыном и наследником «первого человека в округе» – сельского лавочника, он уже в ранней молодости начал готовить себя «к той роли, в которой достиг он впоследствии такого совершенства» (4, 222). (Этот герой более подробно уже рассматривался нами в предыдущей главе.)