Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Такой образ фактического времени, соединяющий в себе подчеркнутую повторяемость, закрепленность сюжетной ситуации «за определенными часами» с использованием картин «из разных времен года», траснформируется, по существу, в одну из важных характеристик пространства. С помощью этой характеристики пространство, например, обретает колорит и цвет, степень освещенности, температуру (тепло/холодно), другие качества и формы, которые могут быть интерпретированы как в реальном (создание национального колорита в пейзаже), так и в обобщенном, символическом ключе. Так, «вечер», «ночь», являясь в каждом случае в конкретности неповторимого, тем не менее объединяют все истории «Темных аллей» своей причастностью к тому, что в человеческой жизни связано, во-первых, с вступлением в сферу ночного, бессознательного, эротического («Ночью царит Эрос. Днем – свет. Логос и дух»[196]), а во-вторых, с началом либо прорыва к полноте личного бытия, либо порабощения безличной стихией пола. Вечер, по библейской традиции, начинает новый день: «И был вечер, и было утро…»

Можно сказать, что подобным образом организованное художественное время помогает увидеть разработанность именно пространственного языка книги, его связующую и концептуальную роль. Само название произведения имеет в основе своей яркий пространственный образ, задающий стратегию именно пространственного единства как единства смыслового и проблемно-тематического. И в данном случае не важно, что означает метафора, вынесенная в заголовок: «темные аллеи греха», как полагал философ И. Ильин[197], или указание на «высшие, прекраснейшие моменты человеческой жизни»[198]. Все рассказы этой книги только о любви, о ее «“темных” и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях», – писал сам автор в одном из писем Тэффи[199]. Понятие «аллея», заключая в себе семантику протяженности, а следовательно и определенной динамики, перемещения, перспективы, означает еще и пространство особого рода – открытого и замкнутого одновременно, связана с темой уединенности, интимного, личного общения. А между тем география книги отнюдь не ограничивается каким-то одним местом, напротив, автор стремится максимально расширить внешнее пространство «Темных аллей», представить его «географически развернуто». Москва, Париж, Одесса, Петербург, Ницца, Кавказ, Волга, Индийский океан, пансион в Каннах, юг Испании, Иудея, Малайзия, Русский Север, русская деревня и усадьба, русский провинциальный город – вот общий перечень мест действий в бунинских рассказах, который сам по себе уже показателен. Подобная географическая широта, размыкающая пространство книги в определенном смысле до необозримости и бесконечности, в соотнесении с метафорической семантикой названия непосредственно выводит нас к существу авторского взгляда: многообразие представленных пространственных ракурсов призвано обеспечить принципиальную открытость, универсальность и неограниченность новизны каждому из любовных сюжетов – каждому из «проживаний» постоянного. Монотематизм («темные аллеи» любви), предполагающий неизбежность повторений и возвращений к определенным мотивам, ситуациям, коллизиям, образам, не ограничивает возможности текста, а организует его[200]. При этом сам образ «темных аллей» феноменологически обеспечен, поскольку предполагает в своей метафорической перспективе соединенность субъективного и объективного. Что касается приоритетности пространственного языка в развертывании концепции, уже как бы обозначенной самим заголовком, то это проявляется с достаточной очевидностью в самом первом рассказе, давшем такой заголовок всей книге.

Тема неосуществленности любви и недостижимости личного счастья для героев еще до их встречи и диалога между ними проступает в ярком пространственном контрасте. Рассказ открывается картинкой «холодного осеннего ненастья, на одной из больших тульских дорог; залитой дождями и изрезанной многими черными колеями» (7, 7). Это пространство, которое приносит с собой герой и которое, открывая неустроенность его жизни, контрастирует с образом горницы, где «было тепло, сухой опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки» (7, 8).