Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

И накрепко запомнился один вечер, уже по окончании гастролей. Вот представьте себе: день Колумба, день открытия Америки. Это в октябре, числа не помню. Где-то флаги, фейерверки, иллюминация и прочий ритуал. В городе Вавилоне (есть такой невдалеке от Нью-Йорка) сидят на закате два пожилых еврея и неторопливо обсуждают сравнительные качества водки, настоянной на хрене, растущем в огороде хозяина дома. Разумеется, усиленно дегустируя эту дивную жидкость. А закусывают – малиной, густо кустящейся вдоль забора. И настолько ощутимый душевный покой клубится над этим мудрым занятием, что посреди вселенской суеты нельзя не оценить такой оазис. И Вавилонский плен упоминался в разговоре, и сомнительная национальность Колумба (с понтом – итальянец, но мы-то знаем), пир души и именины сердца совершались одновременно и умиротворенно. Мог ли я такое не запомнить?

А в каком-то городе подвели ко мне высокого немолодого человека с таким же, как у меня, слегка лошадиным лицом и седыми кудряшками на голове. «Это тот, о ком вы писали», – сказали мне, и я немедля догадался.

Несколько лет до этого я оказался под Филадельфией на очередном слете клуба самодеятельной песни. Там мне рассказали, что на прошлом подобном форуме по аллеям этого парка ходил некий средней молодости человек и говорил встречным симпатичным девушкам простые слова: «Я – Игорь Губерман, и я хотел бы почитать вам свои стихи».

«Вот сукин сын», – подумал я тогда с завистью. Теперь вот он стоял передо мной и даже спросил улыбчиво, не обижаюсь ли я.

– Да я тебя готов обнять, как брата! – искренне воскликнул я и тут же спросил, удачно ли это получалось.

Он сочно пожевал губами и ответил с гордостью:

– Изрядно часто.

И я так обрадовался, словно это было со мной.

А еще в этих гастролях мне выпал шанс приобрести всемирную известность. Историческую, несомненно, ибо ранее такого с авторами не случалось и не будет, хочется надеяться, впоследствии.

Я исполнял мои стишки в Нью-Йорке, и не где-нибудь, а в концертном зале «Миллениум», на Брайтоне, где публика горячая, поскольку из Одессы и окрестностей ее. Набилось там под тысячу смешливого народа, первое отделение мне явно удалось, все кинулись в антракте покупать книги и, конечно, их подписывать. Я стремительно калякаю автографы в фойе на каждом концерте, а что здесь мой стул придвинут вплотную к стене, как-то не заметил.

Обычно первые десять минут зрители шумной беспорядочной толпой напирают на стол, стремясь быстрее надписать свою покупку, я уже привык к такому хаотическому натиску (и даже радуюсь ему), но на этот раз толпа была чересчур обильна, и задние активно поджимали, стремясь протолкаться. Стол мой наклонился, и столешница со страшной силой врезалась куда-то ниже ребер. Я попытался закричать, но смог издать только хриплый клекот. Дышать я тоже не мог. Помню побледневшие и искаженные страхом лица тех, что были около стола – они уже ничего не могли сделать. Еще минута, и случилось бы событие уникальное: читатели раздавили автора насмерть. Ах, какая у меня была бы слава! Только вдруг на стол вскочил какой-то молодой мужчина и гортанно что-то завопил. Стол немедля выпрямился, встал на все четыре ножки, я вдохнул немного воздуха и ожил. А мужчина продолжал что-то кричать, можно было с трудом разобрать, что это английский. В тот же миг двое таких же в строгих костюмах с галстуками уже расталкивали толпу, ко мне пробираясь. Оказалось, что владельцы этого концертного зала держат в охранниках молодых турецких мужчин – то ли не полагаясь на соплеменников, то ли по той причине, что эти обходятся дешевле. Так мне, во всяком случае, объяснил кто-то за сценой. Молодые турки, удивленные такой Ходынкой, и спасли меня от счастья быть раздавленным своими же читателями, лишив, несомненно, уникальной известности.

Даже жаль немного, что уцелел.

А как дивно я наплакался однажды! Мы с женой ездили в Хайфу, где наша старшая внучка приносила воинскую присягу.

На огромный плац торжественным парадным шагом вышли полторы сотни девчушек, выстроились в несколько рядов и сперва выслушали краткую молитву полкового раввина. А может быть, это был просто монолог о доблести библейских предков.

Я даже не пробовал понять: ошалело вертел головой, рассматривая неисчислимое количество родственников, замерших на каменных скамьях амфитеатра, а после стал выискивать глазами свою любимицу в летной форме (внучка наша попала в военно-воздушные части, что само по себе было предметом гордости). Тем временем какой-то большой воинский чин зачитывал им слова присяги, а они хором повторяли каждый отрывок. Я давно уже рассмотрел внучку, но пока глаза у меня только слабо слезились – очень уж был трогателен и смешон этот девичий строй. Но дальше – каждая из них подходила к группе офицеров, ей вручали винтовку и Библию, а она, прижав книгу к левой груди, громко произносила: «Клянусь!»