Проза поэта

Ну, и лихо по ночам в горах: крики, хохот, вдруг тихо, свист, рожки, вдруг грозно, выстрелы, песни, уханье дозорных, мычание, вдруг звездно, звериная ругань, раскатные слова.

На сторожевых вершинах костры.

– Верещи шибче!

– Вой!

– Гни!

– Царапай!

– Полулешачье! Варначина!

– Ой! Ядрена масленица! Лезь!

– Выворачивай!

– Обруснет!

– Кто ползет, окаянный?

– Чш-ш-ш……свойские, разинские. Нюхаем…

Гуляют удальцы по ночам.

Многие спят на вершинах высоких сосен да елей, качаются рыжечугунные пареньки, вспоминая в снах зыбкие руки матери и свою маленькую тогда судьбу чуть-чуть.

Или иной удалец, качаясь на высоченной вершине сосновой, лежит и во все глаза смотрит на звезды.

И всю ночь его удивленная душа бродит по звездолинным дорогам, прислушиваясь к мудрому течению покоя и вздрагивая иногда от изумрудного шума падающих звезд.

Всю ночь иному удальцу нет никакого дела до всего остального, кроме звездолинных дорог.

Он не слышит. Не знает. Не чувствует. Нет, и ничего-нетно…

В странноскитаниях болтается душа на полянах раздумья, склоняясь к журчальным истокам мудрости.

А когда с востока небокрая протянутся бледные руки рассвета в синюю глубь – вернется из странствий душа.

Удалец нащупает холодный кистень, крепко сожмет дубовую рукоятку, крикнет вниз:

– Барманза-ай-й!

И заснет могучим обильным сном.

Солнцевстальные лучи и птицы разбудят молодцов. Кто умоется росной душистой травой, кто пойдет к журчью, кто спустится к Волге, – уткой ныряет.

– День прожить и то – удивленье.

– А мы – гляди – обожрались днями.

– И-эх, жизнь-малина!

– Выходи! Ешь!

– Кто шире меня размахнется, кто?

– Рразз – в гриву!

– Бар-мара!

– Кто выворотит этот сосновый пень?

– Коленом. Жми. Крепче.

– Ид-ид-ид-ид.

– Рыжую пневую пыль глотай.

– Кто взгарабается на дерево вверх ногами?

– При! Лезь! Вяжи!

– Ухх – носом – е – мать еловая.

– Ой, некуда силу деть.

– Рожай урожай!

– Гарабайся на со́сну.

– Садись на верхушку, свисти соловьем.

– Сучок в глаз залез.

– Стой! Держи! Опп!

– Прямо на брюхо – бухх!

– И ничего. Только взболтнуло!

– Кто еще так заорет.

– У-у-эй-и-и-о-о-о!

– Кто вытаращит на лоб шары.

– Ба-амм!

Ишь – нет узды, нет удержу, нет палачей!

Раскатился парень бочкой под гору – знай берегись.

– Шибче! Громче! Выше! Еще выше!

Пьян, пьянее дюжого вина, пьян от молодости.

Весел, веселее хмельного застольного веселья, весел от воли.

И нет ничего. И ничего не надо.

И нет ничего. И все есть!

Закружился, загулял в обнимку по полянам вместе с другом-днем.

Эй! Кто звончее, да горластее песню сердешную разнесет:

Я ли тебе та ли,
Не вон энтакая.
На семой версте мотали,
Переэнтакая.
Харым-ары-згал волчоночный.
Занеси под утро в сердце
Окаянной разлюбовницы
Нож печеночный.

Ой-ой – аррр!

Кто круче берега, крепче корня, глубже моря, острее ножа, кто любит жарче, кто отчаяннее?

По ночам,
На встречье двух сестер,
Волги-Камы,
Взгорен костер
Под Богородском,
На утесе.
Береги башку!
Целый день
Работает кистень
На жигулевском плесе.
А как ударит темень,
Со свистом удальцы слетаются,
Выползают из подземелья
Чугунники – кусаются –
Делить дуван да зелье
На пропой – на племя.

– Ой и эхх! – Береги башку!

– Ой, мазь за ногу!

– Яры боюсь, – ярь крутая.

– Воевод слушать учись.

– А я царя кистенем по башке хочу.

– Согнулся коромыслом.

– Шарахнет.

– Эй, Васька Ус, перегрызи дубину.

– На. Appp.

– Васька, взвой по-волчьему.

– Вво-у-у-у.

– Стань на голову.

– Рарраз.

– Васька, спой по-персидски.

– На, гяур:

Зюляй хазэ ирля бейк,
Бейк ирма шама ай,
Ай зарэ-йя
Ай зюляй.
Салям маликем,
Аббас, Аббас – Степан.

Васька Ус был самым близким, преданным, любимым другом Степана, верным другом всей голытьбы.

Васька Ус носил один рыжий ус, и в этом таилась своя глубокая тайна.

Одноусое рыжее лицо Васьки Уса было настолько смешно днем, насколько страшно ночью.

Васька появился так.

Он пригнал на самодельной лодке с Камы, из Перми, в Царицын. Вызвал Степана, просил собрать круг. А как круг собрался, Васька Ус вытащил из-за пазухи большущий медный кистень и закричал во всю медвежью глотку:

– Али я тут на ваших соколиных глазах башку свою одноусую кистенем расколочу до издыхания, али выбирайте меня есаулом Степана Тимофеевича, и с этим званием скроюсь я на своей перменской лодочке, а как новый месяц взойдет, догоню вас на Волге, да не один – с дельными ребятами! Трогать без вас никого не стану, а ежели захотят вкрутую извести, – драться буду – не дамся, пока я Васька Ус, пока живы вольные жилы в грудях!

И Васька со всего маху хватил себя в грудь медным кистенем. Только сбуцкнуло.

– Вот есаул пригожий, – радовался атаман, – вот боец накаленный. И, видно, не раз бывал в кулачной битве.