проза. жизни

А сейчас эта самая Саша, скинув на меня весь свой день: пропитанные дымом волосы, ладони в розоватых мозольках, смуглые острые локти, мирно и медленно выдыхала свои грезы прямо мне в лицо. И дыхание ее пахло молоком и травой. На ней были только узкие белые плавки и бисерный браслетик на правом запястье. Тщетно, сквозь дрему, я попыталась этому удивиться. Воздух уже отдавал скорой осенью и сыростью, поэтому Сашины плечи рябили гусиной кожей. Стало как-то грустно смотреть на нее, и, стянув с себя разорванный по зипперу спальник, я попыталась поделить его на двоих. Мне не хотелось ее будить, но все еще сонные, мои руки срывались на Сашу неосторожными теплыми кляксами. Одна клякса упала прямо ей на грудь. Прозрачная кожица ладони ощутила напряженный нагловатый сосок. Очень нежный и прохладный. Он будто впивался мне в руку, и это сразу насторожило. Мои ладони не привыкли к таким подаркам. Я еще не понимала — нравится ли мне прикасаться к этому почти детскому телу, а из мозга, петляя по жилкам, текло уже смутное чувство стыда. Я боялась, что стоит мне пошевелиться, Саша откроет глаза, и тогда начнется… Как мне было оправдываться, чем объяснять эту руку?

Все внутри натянулось и застыло. Пространство пучком сосредоточилось на моих чуть трясущихся пальцах, на припухшем от холода и прикосновения комочке под ними. Меня бил озноб, лоб бисерил липкой испариной, неожиданно сладко забилась вена в паху. Прождав в стойке минуты две, мозг добрался наконец до спасительной логики: «Почему она оказалась в моей палатке? Почему раздета? — начинала я медленно приходить в себя и успокаиваться. — И, в конце концов, я ли должна чего-то бояться. Могу сейчас разбудить ее, растрясти и выставить отсюда со всеми ее странными играми».

Я накручивала, убеждала себя, отлично зная, что ничего этого не сделаю. Ничего, только укрою ее поплотнее, проверю, хорошо ли задраена палатка и снова засну. Я аккуратно сняла ладонь с Сашиной груди, оставив на ней след мелких темнеющих зернышек, и почему-то сжала руку в кулак. Развернулась к ней спиной и задернула веки. Конечно, спать я уже совершенно не хотела. Пролежала на боку минут десять, промаялась, прозлилась и в конце концов утонула в болотной вязкой дремоте. Почувствовала, как Сашка рядом зашевелилась, слегка заскулила. Мне не хотелось реагировать на нее снова, утомительно и бесплодно… И стало даже слегка весело, когда я почувствовала, что Саша не спит, смотрит на меня. «Что она хочет увидеть? Какие мои тайны в ресницах?» В ту минуту, когда я решила открыть глаза, она бросила на меня свои губы и руки, обрушиваясь снегом на лицо.

Сашка пахла лугом, ее губы, чуть припачканные сном, были невозможно солоны и неспокойны. Она совсем не умела целоваться — хватала меня ломтиками, будто воруя, и не замечала, что я уже не сплю, что мне все труднее притворяться спящей. «Сашенька…» — само собой выпало из-под языка. В ней что-то тихо хрупнуло. Два пятака глаз смотрели прямо на меня, не пугаясь, не отрываясь. И слова, выкатываясь из меня ненужными горошинами, захламляли тесную палатку: «Стаценко… что ты делаешь?…(в голове протяжным стоном — и почему остановилась?? почему ты у меня в палатке…»

Сашкины глаза смеялись над моей беспомощностью так откровенно, что я почувствовала себя совершенной идиоткой: придурочные вопросы, очевидность ситуации, шелковое тело у меня под руками…

Я подбросила подбородок вверх и поймала ее губы, протекла языком внутрь — по нежному облаку десен, по кромочке зубов, по ее юному неумелому языку. Саша вздрогнула — так отчаянно хотелось ей чувствовать. Мы мягко перевернулись в брюхе спальника. Сашина голова лежала в моей ладони: глаза прикрыты, готовы. Вся напряжена — вот-вот зазвенит. «Успокойся, — заласкала я ее ушко, — девочка моя, все хорошо». И тут, от долгого ли ожидания или от того, что свидания по расписанию случались все реже, мое тело отказалось слушаться меня. Губы ринулись к свежей ароматной Сашке, язык рисовал на ее шее немыслимые объяснения, одичавшие пальцы узорно вились по коже. И голос, непривычно хриплый и слабый, мучил горло: «Сашенька… милая… как я хочу тебя… как не могу не хотеть… позволь мне… пожалуйста… позволь мне…»

Сашка выкинула вдруг туманный взгляд, всхлипом расправила легкие, торопливо и суетно стаскивая с меня майку. Вжалась в меня, мелко подрагивая губами, что-то пришептывая. Ее сосок под моей ладонью медленно наливался шоколадной кровью, темнел. Я стекла вниз, к нему, судорожно схватила губами. Сашка отозвалась, прижимая руками мою голову все теснее…

Я не сделала Сашке больно. Ее яблочная грудь распахивалась ко мне, уже влажная и вспухшая, уже почти взорванная стоном… А моя рука рванулась вниз, перевивая все тело немилосердными спазмами, сладкими до отчаяния. Ладонь плутала по накрепко сведенным, нежно-топленым бедрам ее, по встревоженным, трусливым теперь коленкам.

Саша стеснялась открыться мне, стеснялась этого терпкого лиственного запаха, прозрачного ручейка на простынке…

«Ты очень приятна мне, девочка моя, ты ошеломляюще хороша…» — уговаривала, упевала я Сашу.