проза. жизни

— Где Самсон? — заорал я — это его дом, его постель, его запах — я уже не понимал, что говорю: — где Самсон?

— Самсон? — недоуменно переспросила меня девушка — Самсон — продажная девка? Ты ищешь его?

— Да-да, его! Скорее говори мне, где он!

Девушка недовольно поджала губы и нараспев проговорила:

— Ах, Самсон… Самсона только вчера похоронили, зарыли, как собаку в землю. Так только и можно было с ним разделаться, не оскверняя город нечистотами.

Я не понимал, что она говорит, не мог понять…

— Как похоронили? Он что, умер?

— Ну, конечно! Три дня назад. когда ты, Иисус, испустил свой последний вздох.

— Но почему? Что с ним случилось?

— Самсон объявил себя богом. Во всеуслышанье. Кто мог такое терпеть!

«Самсон, отброс, сучий сын объявил себя богом!»

— И что? Что было потом?

— Толпа забила Самсона камнями, а он еще орал, что его надо распять, как Иисуса, что с богами надо обходиться одинаково!

Она раскраснелась от возбуждения и даже подпрыгивала на месте.

— А теперь тут буду жить я! — горланила девушка. — ну, надо же! мой дом теперь благословенен! сам Господь пожаловал ко мне первой!..

На этих словах узда, сдерживающая ее, лопнула, и девушка вылетела за дверь, оглашая улицы громким криком.

Я опустился на стул и закрыл лицо ладонями: мой бог убил себя, что оставалось мне, богу…?

Через минуту дом ветхий дом пылал, как хорошо просушенная лучина. Он стряхнул с коленей остатки табака и с криком рванулся в небо.

Жадная до расставаний

 Когда мы увидимся с тобой? Может быть я буду уже совсем сухой, жухлой старухой с впавшим сухим ртом, бледными глазами? А ты останешься молодой, подвижной, худой. Сверкающей лезвиями лопаток, задыхающейся под чьими-то пальцами. Мы усядемся на задымленной кухне, и я расскажу тебе всю мою жизнь от любви до любви, от ласки до ласки.

Наверное, я буду плакать — благородным старухам позволяется иногда и всплакнуть, а я намереваюсь стать благородной старухой…

Или нет. Не так. Мы встретимся с тобой совершенно случайно. На какой-то узенькой улочке нам будет невозможно разойтись, и, как это обычно случается, мы станем метаться из стороны в сторону, путаясь в бедрах, плечах и ладонях, неловко улыбаться, извиняться, не узнавать, пока твои зрачки не вспорют черные стекла моих очков.

Слушай, давай заранее уговоримся не суетиться в этот момент. Просто пойдем в какое-нибудь маленькое кафе, где ты расскажешь мне всю свою жизнь от любви до любви, от ласки до ласки. Наверное, я буду плакать при особенных встречах совсем не возбраняется всплакнуть, а я собираюсь встретиться именно так…

Или нет. Не так. Будет огромный город, огромный танцпол. Тысяча мокрых тел, поцелуи, липкие от жара. Влажные растрепанные волосы. И люди, скачущие по стеклянным стенкам мерцающей мясорубки, сложатся в удивительный узор. Твое, вьющееся в ритм, тело окажется близко к моему и, быть может, узнает его, подчиняясь закону притяжения тел. Мы выйдем на прохладное крыльцо выкурить по сигарете, и ты удивишься, что от моей самокруточки дрожит сладкий, почти карамельный запах…

Или нет. Не так. Я буду шататься по древнему, пьяному от времени, краю света, заваливаясь в бары и клубы, разыскивая себе ночную любовь. Мне понравится вывеска на одном здании неоновая розовая лиса поджарая и злая. Я войду в двери, улыбнусь девчонке у входа, неслышно чмокнув губами, пошлю ей воздушную ласку и пройду в крохотный зал с дорогой мебелью, столиками на одного и пепельницами черного с фиолетовыми прожилками камня на столиках. Я усядусь и закажу бокал белого вина, хотя в такое время уже неприлично пить вино, и уставлюсь на сцену, прямо перед собой. И случайно в мозаике обнаженных тел, сосков, растревоженных вхолостую, разгляжу абрикосовую челку и угловатые плечи, и родинку на спине. А потом ты подойдешь ко мне, и я куплю приватный танец долларов за триста, а может даже ночь с тобой — за семьсот. А утром выкурю трубку, повяжу платок на шею и уйду, засунув баксы под подушку, пока ты будешь спать.

Или нет. Не так. Все еще в Питере, куда я нечаянно приеду с Любимой. В «69», куда я намеренно Ее потащу, мы разминемся у входа в бар. В твоей руке будет жить чья-то узкая ладошка, а у меня на плече разольются Ее волосы.

И мы только посмотрим вдогонку друг другу. Не за чем. Я буду смотреть, как в глубине зальчика твои губы погружаются в чужой мне рот, потом официант принесет пачку Vogue от дамы за столиком в самом углу, и я подумаю гнусную, сухую, мертвую мысль как это глупо… Господи, как я хочу, чтоб тебя любили, что есть силы. Так, как я (ты была права) не умею любить. Или не хочу.

Жалостливые пуськи