Проза

— А я, Борис Тимофеевич, — он всегда обращался по имени-отчеству, — умираю. У меня рак.

Я бросился утешать, приводить какие-то пустые резоны, спрашивать о лекарствах, говорить о том, что рак не всесилен, что иногда он отступает, да и откуда этому раку взяться, ведь месяц назад о нем и помину не было…

— Нет, я знаю. Это всё. Каждый день скорые, дикая боль, хоспис…

Стремясь как-то разрядить обстановку, я сказал, что на рождественских каникулах непременно к нему заеду.

— Да-да… Заезжайте, — слабо ответил Владимир Николаевич и положил трубку.

Через десять дней его не стало.

* * *

Владимира Николаевича Корнилова я узнал всего за три года до его смерти. Однако написать о нем — считаю своим долгом. И вот почему.
Мне кажется, о поэте Корнилове сказано досадно мало. И потому даже заметки человека, с ним не коротко и не протяженно знакомого, будут небесполезны. Ведь был Владимир Николаевич и поэтом, и человеком редкостным! Впервые прочитав его маленькую книжечку, вышедшую в 1989 году в библиотечке «Огонька», я долго не мог прийти в себя.
Вот что нужно было русской поэзии! Музыка коротких строк. Нагое повествование, закованное в ритм. Никаких красот и излишеств: только основное, одна суть. Вдруг показалось: поэзия не в звуке и даже не в смысле, а в их сжатии. В сжатии — до крупиц, до кристаллической решетки, до боли — образов, сравнений, строк. В удлинении пауз, в протаптывании узеньких звуковых дорожек к самому великому и дорогому, что есть в поэзии: к словам молчания.
С той огоньковской книжечки я стал за его стихами следить, стал потихоньку выстраивать в сознании — правда, мозаично, обрывками — и сам облик поэта, стал осторожно реконструировать его жизнь. И поэтому, когда он (по моей просьбе) принес стихи для публикации в «Книжном обозрении», я уже чувствовал и знал: передо мной самый, пожалуй, крупный из традиционных поэтов современной России.
Я не оговорился и ничуть не преувеличиваю: так думал тогда, так думаю сейчас. К сожалению, как и многие крупные, и именно поэтому не реализовавшиеся явления нашей жизни, Корнилов так и остался в тени своих шустрых и шумных собратьев по перу.
А в тот осенний день он поразил меня бледностью, даже мраморностью лица и одновременно четкостью и какой-то «промытостью» простых и тихих мыслей.

— Здесь мои последние стихи. Некоторые из них печатались, другие — нет. Я их кое-кому уже показывал. Не всем они нравятся.